5
Однажды, когда я упражнялся в метании дротика, пришел ко мне раб, носящий знак Инанны, и сказал:
— Сейчас ты пойдешь в храм богини.
Он повел меня по извилистым переходам, которых я никогда не видел прежде, может быть мы спускались с ним в глубокие туннели под Белым Помостом. В неверном свете наших масляных светильников я видел переходы с высокими сводами, богато украшенными мозаикой красных и желтых оттенков, что было странно в этом обиталище вечной ночи. В воздухе витал запах курений, сырости, словно сами стены источали влагу. Это явно была какая-то святыня, возможно, святая святых самой Инанны. Мне стало не по себе, как всегда бывало при встрече с ЧЕМ-ТО, слишком близко связанным с богиней.
Я чувствовал в полутьме присутствие маленьких существ, слышал звук хриплого, затрудненного дыхания. Время от времени наш проход пересекался с другими, и я видел вдали зажженные светильники. Дважды натыкались мы на демонов и колдунов, занятых своим делом. Скорчившись на мозаичном полу, они разбрасывали вокруг себя ячменную муку и резко пахнущие ветви тамариска. На нас они не обращали внимания. В боковом проходе, я мельком увидел трех приземистых, двуногих демонов с бочкообразной волосатой грудью и козлиными копытами. Они сразу же потрусили прочь от нас. Я уверен, что я их видел на самом деле. Я не сомневаюсь, что это были демоны. Я знал, что нахожусь в месте, полном опасностей, где один мир граничит с другим, и то, что должно быть невидимо, переходит границы, которые ему не должно переходить.
Мы держались нашей тропы, слегка наклонной. В конце концов мы оказались возле огромной окованной бронзой двери, которая вращалась на большом круглом камне, утопленном в плиты пола.
— Иди туда, — сказал раб.
Я вошел в длинную узкую комнату, темную и бесконечную. Ее грубые кирпичные стены были украшены черной слюдой и красным песчаником, вделанным в битум, а светильники, укрепленные в стенах, давали неверный колеблющийся свет. На полу два наложенных друг на друга треугольника из белого металла составляли шестиконечную звезду.
В центре звезды стояла женщина, абсолютно неподвижная.
Я ожидал, что окажусь перед самой Инанной, а отнюдь не перед этой жрицей, одной из младших. Она была выше, моложе, тоньше и стройней Инанны. Я был уверен, что видел ее раньше на церемониях в честь богини, рядом с Инанной по правую руку, — она одевала и раздевала богиню, как того требовал ритуал. Прислужница богини — одна из внутреннего круга храма. Мы молча смотрели друг на друга. Красота ее была необыкновенна. Она словно обхватила меня так крепко, что не мог ускользнуть. Я почувствовал, как ее сила сжала и обожгла мою душу, как жаркий летний ветер. Она была изысканно убрана: щеки накрашены желтой охрой, верхние веки зачернены сурьмой, нижние подкрашены малахитовой зеленой пудрой, а густые блестящие волосы выкрашены красной хной. На ней были богатые одежды, а связка тростника — эмблема Инанны — была вышита на груди. В курильнице, стоявшей на серебряной треноге, тлели благовония. Глаза ее, темные и блестящие, смерили меня от плеча к плечу и с головы до пят. Она словно снимала с меня мерку.
Наконец она назвала меня по имени, нареченным при рождении именем. Я же не мог назвать ее никак. Я просто стоял на месте, тупо глядя на нее.
Тогда она сказала, чуть ли не свирепо:
— Ну? Ты меня помнишь?
— Я видел, как ты прислуживала Инанне на церемониях.
Глаза ее сверкнули.
— Разумеется. Там-то меня все видели. Но ты и я, мы встречались. И говорили.
— Когда?
— Давным-давно. Ты был совсем молод. Должно быть, это вылетело у тебя из головы.
— Как тебя зовут? Скажи мне свое имя, и я вспомню, встречал ли я тебя.
— Ах, значит, ты меня все-таки не забыл?
— Я мало что забываю. Скажи мне свое имя, — сказал я.
Она хитро улыбнулась и назвала свое имя, которое я не могу записать здесь, ибо, как и мое нареченное имя, его сменило имя более священное и первоначальное имя должно быть оставлено навеки. Звук ее имени оживил мою память, и из кладовой воспоминаний хлынул поток впечатлений: нити голубых бусин, амулеты из розовых раковин, нагое гибкое девичье тело, с нарисованными на нем змеями, юная грудь, резкие благовония. Стало быть, эта женщина была той самой хитрой девчонкой? Да. Сейчас ее грудь была не холмиком, а проказливый блеск глаз скрыла краска, которой она так раскрасила себя. Но я знал, что разглядел девчонку внутри женщины.
— Да, теперь припоминаю, — сказал я. — День, когда объявляли нового царя, я потерялся в лабиринте храма. Ты пришла за мной, утешила меня и отвела назад на церемонию. Но как ты переменилась…
— По-моему, не так уж сильно. Я тогда начинала быть женщиной. К тому времени я трижды изливала из себя кровь богини. По-моему, я не очень изменилась. Но ты совсем другой. Тогда ты был маленьким ребенком.
— Это было шесть лет назад, может, чуть больше.
— Неужели? Каким ты был хорошеньким! — она бросила на меня быстрый дерзкий взгляд. — Но ты больше не ребенок. Абисимти говорит мне, то ты настоящий мужчина.
Смутившись, я в испуге воскликнул:
— А я-то считал, что деяния жриц — священная тайна!
— Абисимти мне все рассказала.» Мы с ней как сестры.
Я смущенно переминался с ноги на ногу. Как и раньше, давным-давно, я чувствовал гнев и неуверенность, потому что мне трудно было понять, смеется она надо мной или нет. Перед ее хитростью я был странно беспомощен. Да, я стал старше, но и она тоже. И если мне было немногим более двенадцати, то ей было, по меньшей мере, шестнадцать. Она далеко ушла вперед на дороге познания мира. В ней словно сидело какое-то острие, которое больно ранило меня всякий раз, когда я пытался поймать ее.
Я сказал чуть резче, чем надо было:
— Зачем я здесь?
— Мне казалось, нам надо снова встретиться. Сперва я видела тебя однажды во время празднества, когда ты приносил жертвы в храме. Мой взгляд упал на тебя, и я подумала, кто это? Я спросила о тебе свою подругу, кажется. Она ответила: это мальчик, сын Лугальбанды. Меня удивило, что ты так быстро вырос. А через несколько дней Абисимти сказала, что к ней приходил царевич, и она посвятила его в мужчины. Я спросила у нее, какой царевич, и она сказала, то это был сын Лугальбанды. Выслушав Абисимти, я решила, что мне надо снова поговорить с тобой. Слова Абисимти пробудили мое любопытство.
Как же меня взбесило то, что я не мог понимать значений, спрятанных в словах!
Может быть, она говорила, что хотела сама посвятить меня в мужчины? Так мне показалось, иначе зачем ей было звать меня, зачем ее глаза столько дерзко и с неприкрытым желанием смотрели на меня? Ее красота доводила меня до безумия. Но я не был уверен, что она хотела именно этого. Я не смел проверить свою догадку, боясь, что меня отвергнут. Нельзя заполучить на ложе жрицу самой Инанны, просто попросив об этом. Только те, кто прислуживают в храме, став священными продажными жрицами, могут отдаваться любому. Недостойно приставать к остальным, которых называют невестами бога и держат отдельно от прочих. Они — невесты бога, или царя, в котором он воплощен. Я не знал, к каким жрицам она относится. А может быть, для нее это была просто игра, а я был всего-навсего ее игрушкой? Мужчиной-игрушкой, как был некогда игрушкой-ребенком. Я чувствовал, как она плетет вокруг меня паутину, и я потерялся в ней.
Она спросила:
— Как тебе жилось? Чем ты сейчас занимаешься? Я никогда не покидаю храма. Я не знаю, что происходит в городе. До меня доходят только слухи, которые мне приносят служанки, жадные до них.
— Моя мать стала жрицей Ана. Я иногда прислуживаю в его храме. Изучаю всякие вещи, которые надлежит изучать молодому человеку. Жду, когда наступит вся полнота моей зрелости.
— И что тогда?
— Буду выполнять волю богов.
— Какой-нибудь бог уже выбрал тебя своим рабом?
— Нет, — ответил я. — Еще нет.