Еще не было одиннадцати, но в доме было темно. Это привело его в ярость. Что пытается выиграть Сара, экономя на освещении? Он вручил свой плащ дворецкому в мраморном холле и заорал:
— Сара! Сара! Вы снова экономите на освещении?! Что происходит в этом доме? Почему я должен возвращаться в темный дом? Сара! Где вы?
Дворецкому он сказал:
— Идите, зажгите везде свет. Каждую лампу. И запомните на будущее, я не желаю, чтобы хоть одна лампа была выключена без моего разрешения.
Затем, адресуясь к мраморной пустоте:
— Может, кто-то хочет создать впечатление, что здесь больше никто не живет? Я богатый человек, я могу оплатить счет за электричество! Вы слышите это, Сара? Где, черт возьми, вы находитесь, женщина?! Я хочу видеть этот дом освещенным, когда я прихожу домой! Я не хочу приходить домой, как в могилу!
Так как были включены три французские люстры из горного хрусталя, испускавшие бриллиантовое пламя, не было видно, как Сара, шаркая ногами, спускалась по лестнице, одетая в ужасный халат и ночную рубашку, от которых он сотни раз приказывал ей избавиться. Сара зевала.
— Я отдыхала, Вилли, — сказала она тихо тонким, казавшимся жалким голосом, терявшимся в большом пространстве дома.
— Что? Что вы сказали?
— Я сказала, что я отдыхала.
— Ох!
— Вы поели?
— Да. Слушайте, сколько раз я вам должен говорить, чтобы вы избавились от этого шмутья, которое вы носите? Можно подумать, что вы замужем за нищим!
— Он удобный, Вилли.
— Удобный! Это позор! Моя жена носит такую тряпку, такое шмутье! Сара, вы выглядите ужасно.
— Я знаю, Вилли. Мне было нехорошо.
— Вам всегда нехорошо. Что с вами? Разве я не приглашал к вам лучших специалистов? Никто из них не мог ничего у вас найти.
— Я себя нехорошо чувствую.
— Знаете, Сара, иногда вы так меня злите, что я могу… Я могу…
— Я знаю, Вилли, я знаю, простите. Вилли, неужели мы должны спорить на весь дом?
— Чего вы из-за этого нервничаете? Слуги? Я плачу им и не собираюсь из-за них понижать голос. Это мой дом, и если мне нравится кричать, я буду кричать.
— Да, Вилли.
— Вы можете сделать мне одолжение, Сара? Вы сожжете этот халат, и эту ночную рубашку, и эти шлепанцы и купите себе новые? Или, клянусь, я это сделаю сам. Я сорву их с вашего тощего тела прямо перед всеми слугами! И я сожгу их сам! Я ясно выразился? До вас дошло, что я сказал?
— Да, Вилли.
— Да, Вилли, — передразнил он ее, — сколько раз вы говорили это и все еще ничего не сделали.
— Я знаю, Вилли, я знаю. Я виновата. Ой, я должна вам что-то сказать. Что же? Ах, да, звонил Александр.
— Звонил Александр? Почему вы мне не сказали?
— Я говорю вам.
— Он дома?
— Да.
— Ладно, Сара. Вы устали, идите и отдыхайте.
Вилли вошел в свой кабинет и погрузился в кожаное кресло цвета бордо. Он взял телефон и набрал номер Александра. Ответила, как обычно, его секретарь, миссис Браун.
— Я хотел бы поговорить с Александром, — сказал Вилли.
Она знала его голос. Ему не надо было говорить, кто он. Пока он ждал, что Александр возьмет трубку, он положил ноги на стол и глубоко дышал. Он любил разговаривать с Александром. Это было одно из самых больших удовольствий. Разработка Александром подробностей руководства студией давала ему одно из самых чистых наслаждений, какие он вообще испытывал. Мальчик был гением, и работа с ним, сила его идей, сила воображения вызывали у Вилли дрожь, которую можно было сравнить только с дрожью от секса. В своем роде это было лучше, чем секс, потому что здесь после взлета не было падения: чувствовать взаимодействие своих мыслей с мыслями и идеями Александра, наблюдать, как; они превращаются в картины, а потом ждать, как ждут, когда перестанет крутиться колесо рулетки, результатов, приходящих в форме выручки, — это для Вилли было огромным и возвышенным наслаждением в жизни. Иногда он думал, когда изучал волшебные цифры дохода от своих картин и своих кинотеатров, что это сенсация. Он выкарабкался! Это звучало как молитва истинно верующего.
— Вилли?
— Да, Александр.
— Вилли, у меня за спиной весь день торчали эти проклятые финансисты. Я не могу работать, когда они вокруг меня сопят носами.
— Не обращайте на них внимания, Александр, это моя сфера, я справлюсь с ними, я знаю, как с ними поступать.
— Я хочу, чтобы вы убрали их у меня из-за спины.
— Завтра я приду в студию. Вы оставите их на меня. Все остальное в порядке?
— Ух, все замечательно. Но они пугают меня своими допросами, экономией, ограничениями, сокращениями расходов. Это ужасает. Я не могу таким способом делать картины.
— Александр, вы сейчас что-нибудь делаете?
— Сьюзен принимает гостей.
— Я собираюсь обсудить с вами несколько идей; может, мы пропустим стаканчик спиртного на ночь вместе?
— Я не знаю, как мне уйти отсюда.
— Я подвалю к вам. Я не сплю. Мне нравится говорить с вами, а у меня есть большой проект, который может решить все наши проблемы с Нью-Йорком. Это такая баснословная идея! Если я не расскажу вам немедленно, я лопну. Верьте мне, если мы сможем провернуть это, у нас больше не будет затруднений. Это просто и прекрасно.
— Вилли, я на все согласен, лишь бы мне убрать этих ублюдков из-за спины. Приходите. Я дам вам стаканчик на ночь.
— Прекрасно, я сейчас выхожу.
Как только он вышел из кабинета в уже ярко освещенный мраморный холл, он громко крикнул (он не мог отказать себе в удовольствии громко кричать, потому что чувствовал, что имеет законное право отлучиться):
— Сара!.. Сара, дорогая, мне надо уйти повидаться с Александром. Когда я вернусь, не знаю, так что отдыхайте, моя дорогая, отдыхайте!
В автомобиле, отъехав от дома, он с удовлетворением заметил, что зажженный теперь свет в его доме был виден за несколько миль.
Глава третья
Когда Вилли прибыл в дом Александра, его ждало известие. Привратник сказал, что м-р Сондорф только что позвонил и сказал, что он выйдет встречать м-ра Сейермана через пять минут у овального фонтана на нижней северной террасе и просил проехать вперед. Сорок или больше машин с шоферами ждали здесь своих хозяев. Вилли вылез из своей "Пирс Арроу" и торопливо пошел к северной террасе. Он чувствовал себя слегка обиженным. Прийти в дом и получить предложение встретиться у фонтана! Как продавщице! Вдвойне раздражало его то, что он не был уверен — обошлись ли с ним пренебрежительно или в этих кругах так принято. Может быть, это был собственный фонтан Александра? Как бы то ни было, но Вилли не мог отнести это к хорошим манерам.
…Но Сьюзен никогда не нравилось принимать его в доме, она всегда держалась натянуто, когда он приходил на обед, как будто он собирался подуть на суп. Обычно, когда он приходил на обед, она приглашала людей, только связанных с Кино. Возможно, она была антисемиткой, несмотря на то что вышла замуж за Александра.
Вилли быстро спускался по широким ступеням сбоку от дома (его ноги были забавно проворными и почти изящными для мужчины его телосложения), держась за балюстраду для опоры; он бросал свирепые взгляды на великолепные мужские фигуры греческих богов. "Греческие боги, — думал он, кисло изучая их пропорции, — ну, кое-что у них помельче, чем у меня. Эта мысль привела его в хорошее расположение духа. У фонтана Вилли зажег сигару, глубоко засунул руки в карманы и стал прохаживаться, бросая взгляды на дом, стоящий наверху и сиявший таким светом, каким, по мнению Вилли, и должен сиять дом. Все окна на первом этаже были открыты, и гости в вечерних нарядах прогуливались и восхищались садами. Сверху им открывался прекрасный вид на три плавательных бассейна — два прямоугольных и один круглый, в центре, — и на ряд фонтанов, подсвеченных так, что, казалось, сверкали обнаженные шпаги королевских гвардейцев. А Вилли думал с гордостью: "Все это он получил благодаря мне!" В это время Вилли увидел Александра, спускающегося по ступенькам, и из его головы вылетели все обиды и все мысли о том, что его унизили, назначив встречу в саду.