– Что говорит гетман? – спрашивает чадушко.
– Благоговеет перед вашим величеством! – был латинский ответ, заменивший «бисову дитину».
В это время в палатку, где происходила операция, заглянул Орлик, знаками приглашая Мазепу выйти. Гетман вышел. У палатки стоял знакомый нам коробейник.
– Ну, что, был? – нетерпеливо спросил Мазепа.
– Были-с, ваша милость, – тряхнул волосами коробейник.
– И ее видел?
– Как же-с, видели-ста… Приказали кланяться и на подарочке благодарить.
– И она здорова?
– Ничего-с, слава богу, во здравии… только об вашей милости больно убиваются.
У Мазепы ус дрожал и пальцы хрустнули, так он стиснул руку другою.
– А что москали? – спросил он после минутного молчания.
– Царя ждут в город… Онамедни, сказывают, боньбу из-за Ворсклы бросил в город, а она, боньба, пустая, а в боньбе грамоту нашли: что потерпите-де, мол, маленько, на выручку иду.
Мазепа задумался на минуту.
– Ладно, ступай в мою ставку, – сказал он и вошел в палатку короля.
Карл, которому в это время перевязывали ногу после операции, с мертвенно-бледным лицом, видимо искаженным страданиями, которых он, однако, не хотел из упрямства обнаружить, с блестящими лихорадочным огнем глазами рассматривал только что вынутую из ноги пулю.
– Какая славная пуля! – говорил он словно в бреду. – А помялась немножко… Посмотри, Реншильд, какой дорогой алмаз…
Реншильд нагнулся и ничего не сказал. Он только вздохнул.
– Проклятый кусок! – проворчал Левенгаупт, тоже нагибаясь к черному кусочку свинца, помятому и окровавленному.
– Зачем проклятый, фельдмаршал? – возразил безумный юноша. – Я велю оправить ее в золото и буду носить в перстне, это моя гордость, мой драгоценный алмаз.
– Да, ваше величество, это великая истина, – подтвердил Мазепа, тоже всматриваясь в пулю. – О! Это королевская регалия… Только это не нашего, не казацкого литья, а московского… Эту пулю, ваше величество, надо вделать не в перстень, а в корону… это драгоценнейший диамант в короне Швеции, он будет светить вечно во славу Карла Двенадцатого.
Карл даже приподнялся на постели и глядел безумными глазами на Мазепу.
– О да! Мой гетман прав! – воскликнул он восторженно, хотя слабым голосом. – Мой мудрый Сократ всегда скажет что-нибудь умное… Да… да… эту пулю надо вделать в мою корону, в корону Швеции… это лучший перл в истории Швеции…
– И с кровью, ваше величество, – прибавил гетман.
– Как с кровью? – Он глядел на Мазепу, видимо не понимая, почти в бреду.
– С кровью вашего величества пуля эта должна быть вделана в корону Швеции.
– Да… да-да… О, великий ум у гетмана, великий! – бормотал король, все более слабея.
– И вокруг этой окровавленной пули, – продолжал Мазепа, – будет вырезана, ваше величество, надпись: «Sanguis rеgis Caroli Duodecimi sanctissima, pro Scandinaviae et omnium regionum Septentrionalium gloria cum virtute heroica effusa»[87].
– Да!.. Да!.. Pro gloria, pro gloria aeterna!.. In omnia calcula suesulorum…[88].
Далее он не мог говорить. «Железная голова» опрокинулась на подушку, Карл лишился сознания.
Когда через несколько минут его привели в чувство, доктор сказал: «Вашему величеству несколько дней строго запрещается всякое умственное занятие и физическое движение… Это запрещаю не я, а медицина…»
– Медицина мне не бабушка! – возразил упрямый король. – Слава Швеции для меня старше медицины.
– Так слава Швеции запрещает вам это! – строго сказал старый Реншильд.
– Хорошо, славе Швеции я повинуюсь, – уступил упрямый швед, – но что я буду делать?
– Лежать и сказки слушать.
– Да-да, сказки… я люблю сказки о богатырях… Так пошлите ко мне моего старого Гультмана: пусть он рассказывает мне сагу о богатыре Рольфе Гетриксоне, как он одолел русского волшебника на острове Ретузари и завоевал Данию и всю Россию…
Мазепа только головой покачал… «Ну вже ж и чортиня!.. Из одного, десь, куска стали выковав коваль и сего, маленького, и того – великого… Ой-ой-ой! Кто кого – кто кого?» – саднило у него на сердце.
Вошел Гультман, нечто бесцветное, грязноволосое, красноносое и с отвисшею нижнею губою. Глянув на короля, Гультман укоризненно покачал головой.
– Ты что такой сердитый? – весело спросил его Карл.
Гультман не отвечал, а, ворча что-то под нос, начал сердито комкать и почти швырять платье короля, разбросанное в разных местах палатки. Карл улыбнулся и подмигнул Реншильду.
– Гультман! А Гультман! Ты что не отвечаешь, старина? – снова спросил король.
Гультман, не поворачивая головы, отвечал тоном ворчливого лакея:
– Да с вами после этого и говорить-то не стоит – вот что!
87
Потомкам Карла XII будет принадлежать священное право вызывать восхищение у всех народов Скандинавии, живущих под северными звездами, славой своих предков (лат.).
88
О, слава, о, вечная слава! Пусть это запечатлеется в неподвластном времени камне… (лат.)