Царь и гетман

– Яку ты се, дидушка, проказати хочешь? – спросила Устя, когда лирник настроил свою бандуру и жалобно затренькал.

– Та великодну ж, люде добри, – отвечал лирник, не поднимая своего слепого лица, – бо сегодня, кажут люде, святый Великдень.

– Та Великдень же, старче Божий.

– Так и я великоднои…

Старик откашлялся, пробежал привычными пальцами по струнам и визгливым старческим голосом затянул:

Ой, що на Чорному мори.
Ой, що на билому камени,
Там стояла темная темниця.
Ой що у тий-то темници пробувало симсот козакив,
Бидных невольникив.
То вже тридцять лит у неволи пробувают,
Божого свиту, сонця праведного в вичи соби не видають…

И он поднял свои слепые глаза к небу, как бы желая показать, что он, слепорожденный, может созерцать «праведное солнце», а «бидни невольники» лишены и этого.

Глубоко подействовал припев на слушателей. Чем-то священным, казалось, веяло на них и от этих понятных всем горьких слов, и от этого скорбного, тихого треньканья. Мотренька вся задрожала, когда до слуха ее долетели слова: «тридцять лит у неволи…»

– Що Мати Божа! Спаси и вызволи, – тихо простонала Устя, в воображении которой встал ее «бидный невольник», сынок, у конского табуна.

А старик, чутким ухом своим уловивший и этот невольный стон матери, и едва слышные вздохи других слушательниц, продолжал, разом возвысив свой дребезжащий голос до октавы:

Ой тоди до их дивка бранка,
Маруся-попивна Богуславка
Прихождае,
Словами промовляе:
«Гей, козаки,
Вы, бидни невольники!
Угадайте, що в наший земли християньский за день тепера?»
Що тоди бидни невольники зачували,
Дивку бранку,
Марусю-попивну Богуславку
По ричах познавали,
Словами промовляли:
«Гей, дивко бранко,
Марусю-попивно Богуславко!
Почим мы можем знати,
Що в наший земли християньский за день тепера,
Бо тридцять лит у неволи пробуваем,
Божого свиту, сонця праведного у вичи соби не видаем,
То мы не можемо знати,
Що в наший земли християньский за день тепера?»
То дивка бранка,
Маруся-попивна Богуславка
Tee зачувае,
До козакив словами промовляе:
«Ой, козаки,
Вы, бидни невольники!
Ой що сегодня у наший земли християньский Великодная суббота,
А завтра святый праздник, роковый день Великдень…»

Стон прошел по всему сборищу добрых слушательниц… С последним визгом струны словно оборвалось у каждой из них на сердце…

Мотренька стояла как окаменелая, не чуветвуя, как из ее широко раскрытых глаз катились крупные слезы и капали на красивые крашанки, которые словно замерли в ее руках.

В это время на крыльце панского дома показалась фигура старого гетмана. За ним вышли Кочубеи и находившиеся у них вместе с Мазепою гости.

Кружок, обступивший лирника, при виде панов дрогнул и хотел было расступиться; но Мазепа махнул рукой, и все остановились.

Мотренька ничего этого не видела, не спуская глаз с лирника, который тихо тренькал по струнам и молча кивал седою головой, как бы давая роздых наболевшей груди и глотая накопившиеся в груди слезы.