Тот же тип самостоятельной украинки представляла и Палииха. Московский поп Лукьянов, привыкший видеть московскую боярыню только на исповеди, на смертном одре да в гробу, был поражен тем, что он нашел в Паволочи. Этим местечком заправляла Палииха: она была и комендантом крепости, и полковником в местечке, и хозяйкою в своем доме.
Едва купеческий караван, с которым Лукьянов следовал из Царьграда в Москву, въехал в Паволочь и остановился на площади, как тотчас же был окружен любопытствующими казаками, у которых, как они жаловались, от скуки волосы стали прорастать на ладонях, долго, может быть несколько месяцев, не бравших сабель в руки. Лукьянов, который, проезжая в Царьград, видел, как в Паволочи же его окружили казаки «голы, что бубны, без рубах, нагие, страшны зело», «все голудьба беспорточная», «черны, что арапы, и лихи, что собаки», замечал теперь, что казаки смотрят уже не «голудьбою беспорточной», а порядочно одетыми, кроме тех, которые, «пропив штаны и сорочку», бродили в чем мать родила, одетые лишь солнечным лучом да кое-где волосами…
– Видкиля, добри люди? – спрашивает один из таких молодцов, одетый лишь в солнечные лучи, подходя к каравану. Хоть он был весь голый, но на голове все-таки красовалась казацкая шапка.
– Из Цареграда, родимый, – отвечает московский купчина, потолкавшийся по белу свету и всего видавший на своем веку. – Из самой Турской земли.
– Добре… самого бисового сына козолупа бачили?
– Какого, родимый, козолупа?
– Вавилонську свинью…
– Не ведаю, родимый, – отвечает купчина в недоумении.
– Нашого Бога дурня, – настаивал голый казак.
– Не ведаю, не ведаю, родимый, про кого баишь, – недоумевает купчина.
– Та самого же салтана, иродову дитину…
– О! Видывали, видывали…
Увидев попа, голый казак, не забывающий своего человеческого достоинства, хоть оно и ничем не прикрыто, почтительно подходит к Лукьянову и, сложив руки пригоршней, протягивает их к священнику.
– Благословите, батюшка, козака Голоту.
– Господь благословит… Во имя Отца и Сына и Святого Духа…
– Аминь…
– Что это ты, любезный, без рубахи? – спрашивает священник.
– А на що вона теперь, батюшка? – в свою очередь невозмутимо спрашивает казак Голота. – И так тепло…
– Как на что? Наготу прикрыть…
– На що ж прикрывати те, що Бог козакови дав? – озадачивает Голота новым философским вопросом. – Бог ничего худого не дав козакови…
– Так-то так, а все же студно[32]…
– Ни, батюшка, не холодно, саме впору…
Вот и говори с ним! Но в это время к каравану подходит хорошо одетый казак при оружии и также просит благословения у священника в свою массивную пригоршню. Получив его и как бы боясь просыпать, он продолжает держать перед собой пригоршню и говорит:
– Пани матка полковникова прислала мене до вас, запрохати вас до господы.
– А кто это пани матка полковникова? – спрашивает отец Иван.
– Пани матка, батькова Палиива жинка.
– А! Спасибо-спасибо на добром привете… Ради ей, матушке, поклониться… Как с дороги малость приберемся да пообчистимся, так и явимся к ней на поклон. Только где б нам, у какого доброго человека остановиться в избе?
– А в мене, батюшка, – радушно предлагает голый казак.
– У тебя, сын мой? – удивленно спрашивает батюшка.
– Та в мене ж… У мене сорочки хочь и нема, так хата е: бо хату пропити неможно – пани матка зараз чуприну почуха.