Предъявленное Яковлевым удостоверение об его особых полномочиях от Центрального Исполнительного Комитета дела не меняет, и Яковлев на отцепленном от поезда паровозе спешит в Омск. Омский Совет требованиям Яковлева пропустить поезд не уступает. Тогда Яковлев соединяется прямым проводом с находящимся в Москве Я. Свердловым, который в связи со «сложившейся» обстановкой приказывает ему передать узников Уральскому Областному Совету. Таким образом, уже тогда решается ужасная участь Царской семьи, освобождение которой большевики не хотят допустить.
Привожу ниже несколько выдержек из дневника Пьера Жильяра, иллюстрирующих переживания Царской семьи и ее союзников, как в период времени, непосредственно предшествовавший ее переезду в Екатеринбург, так и во время самого переезда.
«Понедельник, 25 февраля. Полковник Кобылинский получил телеграмму, извещавшую его, что начиная с 1 марта „Николай Романов должен получать солдатский паек, что каждый член семьи будет получать 600 рублей в месяц, взятых с процентов из собственного капитала“. Нужно будет содержать весь дом на 4200 рублей в месяц, раз семья состоит из семи человек. (К этому времени фактическая стоимость рубля не превышала одной пятой его номинальной стоимости.)
Вторник, 26 февраля. Ее Величество просит меня помочь ей в счетоводстве и составить бюджет семьи. У нее сохранилась некоторая сумма денег, которую она сэкономила на своей одежде.
Среда, 27 февраля. Государь объявляет нам с юмором, что, так как теперь все организуют комитеты, то он также решил назначить комитет для ведения дел коммуны. Она будет состоять из генерала Татищева, князя Долгорукого и меня. Сегодня после полудня мы заседали и пришли к решению, что необходимо сократить личный состав. Сердце у нас сжимается, так как нужно будет уволить 10 человек прислуги, из коих многие имеют свои семьи в Тобольске. Когда мы докладываем об этом Их Величествам, то мы видим, какое огорчение они переживают, сама преданность слуг в этом случае должна уменьшить нужду.
Понедельник, 4 марта. Солдатский комитет постановил разрушить ледяную горку, которую мы соорудили (в начале зимы, для детей. — Н.О.), под тем предлогом, что Их Величества взошли на нее, чтобы отсюда видеть отъезд солдат 4-го Стрелкового Императорской Фамилии полка. Каждый день новые докучливые ограничения делаются по отношению к членам семьи и окружения. Вот уже давно, как мы не можем выходить иначе, как в сопровождении часового; по всей вероятности, что нас скоро лишат и этой последней льготы.
Вторник 5 марта. Вчера солдаты, как преступники (они отлично сознавали, что они делают подлость), разрушили кирками ледяную горку. Дети опечалены.
Пятница, 15 марта. Жители города, будучи осведомлены о положении, в котором мы очутились, разными способами снабжают нас яйцами, сладостями и печеньем.
Понедельник. 18 марта. Семья, по обыкновению, будет говеть на этой первой неделе поста. Службы совершаются утром и вечером. Так как певчие больше не могут приходить, Императрица и Великие княжны поют вместе с диаконом.
Среда, 19 марта. После завтрака обсуждали недавно подписанный в Брест-Литовске мир. Государь с глубокой грустью высказался по этому поводу: „Это такой стыд для России, и это равнозначно самоубийству. Я никогда бы не поверил, что Император Вильгельм и немецкое правительство могли бы пасть так низко, чтобы пожимать руки этим негодяям, которые изменили своей родине. Но я уверен, что это не принесет им счастья; это не спасет их от разгрома!“ Несколько позже, когда князь Долгорукий сказал, что в газетах говорится о статье в договоре, по которой немцы требуют передать им Царскую семью в полной сохранности, Император воскликнул: „Если это не попытка опозорить меня, то это оскорбление, которое мне наносят!“