– Не знаю, что и сказать, Ваше Величество… – смутился Федор Кузьмич.
– А ничего и не говори, – оборвал его император. – В юности это были неясные желания. Теперь же я понял, что не смогу продолжать жизнь, отпущенную мне, и не должен выполнять ту миссию, которая лежит на мне, ибо возмущение в народе есть оценка нелицеприятного царствования.
– Но как вы такое осуществите?
– Уход от власти? – переспросил император. – Уходить надо, не удивляя людей, не ища восхвалений или жалости, а так, чтобы никто не знал и чтобы родственникам и подданным не страдать за причиненные тобою беды. Уходя – уходи! Эта мысль так обрадовала меня, я ведь много раньше уже думал о приведении ее в исполнение. А тут подвернулся мой двойник. Как солдат, он рад жизнь отдать за царя и отечество, а как человек, может быть, и простит меня, когда мы встретимся у той неприметной черты, где всякий скован безволием. Знаешь, Федор Кузьмич, исполнение моего желания оказалось более легким, чем я ожидал. И поможешь мне в этом ты.
– Я?! – поперхнулся камергер. – Помилосердствуйте, Ваше Величество!
– Слышать ничего не желаю, – отрезал император. – Все равно я это сделаю, так что тебе лучше оказать мне посильную поддержку, нежели ставить палки в колеса. А намерение у меня такое: я уже сказался сегодня нездоровым. Утром день тезоименитства брата Николая. На службу в церковь я не пойду. Вместо этого отбуду в Таганрог на лечение в сопровождении князя Волконского, барона Дибича, ну и конечно же ты составишь мне компанию. Не знаю, Елизавета Алексеевна готова ли сей час отправляться из столицы, но в противном случае прибудет в конце сентября. Ей тоже необходимо лечение.
– Почему именно в Таганрог? – удивился Федор Кузьмич.
– Потому что там объявился какой-то сильный маг-целитель, которого даже православные батюшки признают.
– Ну и что?
– А то, – голос императора принял жесткость, как при отдаче приказов. – Елизавета Алексеевна должна поправить здоровье. А мой экипаж, не доезжая до Таганрога, перевернется и свалится в ров, потому что кони понесут. Естественно, я погибну. Тело мое доставят в цинковом гробу прямо в военный госпиталь, где к тому времени уже скончается Струменский. Через неделю это случится или через месяц – роли не играет. Мы подождем. Но поелику он похож на меня, труп надо положить в гроб и совершить Государю всея Руси заупокойное отпевание с погребением в царской усыпальнице Александровского собора. Все это поможешь мне сделать ты, Федор Кузьмич. Это моя последняя воля, так что возражения не принимаются.
– А куда ж вы, Государь? – жалобно пискнул камергер.
Растерянная физиономия Федора Кузьмича вызвала на лице императора веселую улыбку:
– Я, друг мой, пойду каликой перехожим по нашей России-матушке, как призывает меня отец, – Государь даже поднял вверх указательный палец. – Поживу сначала в Крыму. Потом, когда все поутихнет, пойду, скажем, под именем странствующего монаха Федора Кузьмича в обитель пророка Серафима Саровского и попрошусь пребывать у него в послушниках. По-моему, придумано неплохо. Вот только без твоей помощи не обойтись.
– Не могу я, Ваше Величество, – возопил камергер. – Я родился казаком и за вас жизни не жалел. Вы за заслуги мои возвысили меня до чина камергера, равнодействующего генеральскому званию, а сейчас… Что хотите делайте, а не сумею я народ обмануть!
– Сумеешь, Федор Кузьмич, сумеешь, – уверенно подчеркнул император. – Тогда и заговорщикам меня умертвить не удастся, и брат мой Константин… нет, я хотел сказать Николай, взойдя на престол, сможет им хвосты накрутить! Так что это отнюдь не сумасбродное желание капризного самодержца, а слово и дело во имя исцеления Государства Российского. Поэтому, ежели тебе дорога Россия, делай, как велено. А мне… мне Бог поможет…
– А не лучше ли, Ваше Величество, – робко предложил камергер, – дождаться смерти Струменского, никуда не выезжая? Потом подкупить врачей, и они привезут в ванне ночью тело унтер-офицера, и мы его подменим прямо здесь, в ваших покоях.