========== 38. ==========
Так и повелось, что теперь царь Ардлет вечерами все чаще приходил слушать рассказы Хассана и наблюдать, как скупые простые слова под рукой царевича Эшиа превращаются в чарующие истории. И если первоначально Эшиа больше слушал Хассана и молча записывал, то, заметив, что количество слушателей увеличилось, начал тоже говорить, вслух и на ходу переделывая вчерне рассказы Хассана. Так и выходило, что сразу две сказки звучали по вечерам, и были они такими же разными, как день и ночь, земля и небо, золотой и серебряный трон божественного Ар-Лахада.
Иногда в дневные часы Эшиа отрывался от рукописи и заставлял себя прогуляться по дворцу или его окрестностям. Рукопись увлекла его целиком, но слишком живо звучали в голове слова бабушки Несаим, равно гоняющей его от книг на тренировочный плац и обратно: нельзя слишком долго быть погруженным в одно и то же, теряется зоркость взгляда, погонишься за всем и сразу — упустишь нужное. От своей царственной бабки он намертво усвоил, что охота за знаниями — такая же охота, как, например, на зайца. Без терпения и умения знать, где бежать, а где таиться, зависит и результат. Потому вставал из-за стола, закрывал рукопись, наскоро переплетенную Хассаном в черную кожу — чтобы, значит, была обложка временная, пока ифриты-умельцы не сделают такую, чтобы была достойна содержания — и шел бесцельно бродить по синим улицам и гулким коридорам.
Он проводил долгие часы в горячей ароматной воде купален, или изучал архитектурные мотивы в многообразии дворцовых украшений. Абдурадджин, часто сопровождавший его в этих прогулках, подсказывал, в какой время и из-под чьей руки появился тот или иной фонтан, или портик, или арка, или каменный кувшин в человеческий рост.
— А вот какой вопрос есть у меня к тебе, друг мой Абдурадджин… — задержавшись у одной такой вазы, проговорил задумчиво царевич Эшиа. — Если раз в сто лет у вас сменяется царь… Что происходит с тем, кто был до него? Куда девается прежний царь ифритов?
Абдурадджин растерянно развел руками.
— Ну и вопрос ты задал, Путник! Тут ведь как… Как со всем прочим, от царя зависит. Кого в пыль, кого в песок, а кого и в вазу…
Эшиа отдернул руки от каменного горлышка и в ужасе уставился на ифрита:
— Что ты сказал?!
— Что ты и слышал! Когда приходит время ифритам назначить над собой нового царя, в тот же час забывают они о старом, как бы силен и хорош он ни был! Царь теряет все силы, данные ему ифритом, перстень слетает с его руки, чтобы служить новому царю, и более до его судьбы никому нет дела…
— Ах, значит, дела и нет, что с царем потом будет? — быстро спросил царевич Эшиа.
Абдурадджин, не сводя с него глаз, медленно кивнул.
— Истинно, Путник, все так и есть.
— А вот еще что мне скажи, Абдурадджин… — Эшиа приобнял ифрита за массивные плечи и медленно повел вдоль по коридору. — Неужели только раз в сто лет ифриты царя себе находят?
— Как правило, да. Бывает, что немного раньше — или наоборот, задержится царь дольше срока, если не родился еще такой, чтобы ифритами править. Вот предыдущий царь лет на десять свой срок пересидел! А все потому, что сбились ифриты с ног, а человека смертного, такого, чтобы краше всех в мире был, найти не могли.
— Стало быть, нашли бы кого-то раньше, так и прежнего бы сместили?
— Если бы только нашли!… А то и не было никого. Представляешь, как все мы ликовали, когда здесь появился Рашид, и принес плененного им царевича Ардлета? Царь наш тогда был совсем еще юным… Это ты, может быть, глядя на него сейчас, решишь, что не прибавил он и года, но на самом деле это не так. Коли в глаза ему пристально посмотришь хотя бы раз, сам все поймешь. А тогда он был напуган и растерян, и не знал, что с ним произошло и в чем он провинился. И первые дни лишь рыдал и все звал его — царя Эшиа, твоего деда, словно он мог услышать за пределами наших синих стен. Хотя никто и никогда еще не услышал мольбы плененного смертного, как бы сильны не были чувства в сердцах его близких.
— Как… Как Ардлет смог стать вашим царем? Лишь потому, что вы не оставили ему выбора? — тихо спросил Эшиа.
Абдурадджин горестно кивнул:
— И это тоже! Перстень дает могучую силу, но и отбирает многое. Но царь Ардлет очень силен духом. Мало было среди ифритских царей таких, кто с ифритами бы стал на равных. Но он —- он из этой породы. Когда Рашиду надоели его слезы и тоска по родине, дому и потерянному возлюбленному, он явился к Ардлету и сказал ему в глаза, что предал его собственный брат, возжелавший могущества — а еще того перстня, что царевич носил на пальце. И что за алчность свою и жадность был тот брат наказан и смешан с песком Белой пустыни, а страна Айнар обратилась в прах, и больше нет ее на всем белом свете. Трудно сказать, чего добивался Рашид. Скорее всего, ему просто нравилось видеть чужую боль. Но в тот момент, когда царевич Ардлет услышал, что остался совсем один, и нет у него больше ни семьи, ни страны, ни рода, ни царства, словно что-то сломалось в нем, и, сломавшись, образовало свод, поддержавший его дух. Он охладел ко всему, и слезы высохли вмиг, и губы сомкнулись и не произнесли больше ни единого слова мольбы — но в тот же вечер он по доброй воле взошел на трон и стал править нами, ифритами. И единственным требованием его к нам было, чтобы мы каждого смертного, кто потребует встречи с ним, пропускали во дворец, чтобы выслушал Царь его истории.
— Так он надеялся увидеть царя Эшиа… Когда тот вернулся бы за ним… Хотел быть уверенным, что они точно свидятся… — прошептал царевич.
— Все так, — вздохнул Абдурадджин. — Но случилось все так, как случилось. И, увы, мой друг Путник, реальность — не сказка, калумом по бумаге ее не переписать.
— Как не переписать и того, что все эти годы Ардлет ждал не зря, — жестко ответил Эшиа. — Мой дед всю жизнь бредил им. Даже после того, как потерпел неудачу в долгих своих поисках, он не оставлял надежд — и уже на закате жизни отправился в новый путь. И преградой ему стали не ифриты — люди! Те люди, которых он почитал своими друзьями, которым верил и доверял, предали и ударили его в спину. Рашид ли убил его, Тайная Стража Ямайна или пески пустыни… Так или иначе он умер в шаге от того, чтобы вновь посмотреть в лицо человека, которого любил всю жизнь. Немногие люди способны на такую верность!
— А ты? — спросил вдруг Абдурадджин, и Эшиа промолчал, склонившись над глубокой чашей резкого каменного фонтана.
Его отражение в воде подернулось резкой рябью, волосы упали на лицо.
— Ты способен на такую верность, как твой дед, путник? — настойчиво повторил Абдурадджин свой вопрос.
— Это… — выдавил Эшиа, не отрывая взгляда от отражения, так похожего — и в то же время так отличающегося от того, что желал бы видеть царь Ардлет. — Это не мне решать.
— Раз так говоришь, то я решу за тебя, — послышался голос с другой стороны фонтана.
Эшиа вздрогнул и поднял голову, столкнувшись взглядом с царем Ардлетом.
Тот вновь подошел совершенно неслышно, хотя сегодня на нем были и браслеты, и колокольчики, при каждом шаге разливающиеся серебристым звоном.
— Раз мне за тебя решать, то скажу тебе так, — твердым голосом начал Ардлет. — Что дед, что внук. И если раньше я произносил эти слова, желая уколоть тебя, сейчас — считай это похвалой. Да, царевич Эшиа, я считаю, что ты способен на такую верность. А еще — что ты способен повторить все, рассказанное тобой Абдурадджину, глядя мне в лицо. Потому что это то, что я желаю знать больше всего на свете.
— Ты в самом деле хочешь, чтобы я все это повторил, или тебе достаточно того, что ты услышал, мой царь? — усмехнулся Эшиа и, не дожидаясь ответа, перегнулся через фонтан и, схватив Ардлета за руку, резко дернул на себя.
Царь ифритов к подобному повороту событий был не готов: покачнулся, охнул еле слышно, брови сурово нахмурил, но позволил обвести себя вокруг фонтана и сам сел на широкий каменный бортик, закинув ногу на ногу. Его рука все также оставалась в руке Эшиа, и тот не подумал даже о том, чтобы отстраниться — так и сидел с Ардлетом плечом к плечу, и смотрел дерзко и прямо.