— Хорошо. Подожди еще немного, и ты получишь его. Однако пока мы с тобой разговаривали, я вспомнил еще о двоих зилотах, кроме Вараввы, которым сегодня вынесли приговор. Я вспомнил, что должен подписать и его тоже. Пусть они будут все вместе.
Сгоравшие от нетерпения судьи в конце концов дождались своего. Приговор был подписан. Латинский текст сопровождался переводом на греческий и еврейский языки.
Приговор Дисмасу и Гестасу гласил:
«Злодейство, а именно: нарушение порядка в провинции».
Однако приговор Иисусу удивил и расстроил Каи-афу.
Он был совсем не таким. Ожидалось:
«Государственная измена, а именно: притязания на царский престол Иудеи».
Вместо этого:
«Иисус Назорей, царь Иудейский».
Каиафа попросил Пилата изменить написанное, но он наотрез отказался.
— Что написано, то написано. Ты берешь на себя полную ответственность за распятие своего царя. Если в последний момент передумаешь, дай мне знать, я не буду на тебя в обиде. Мне жаль этого человека. Я даже восхищаюсь им. Итак, прежде чем мы расстанемся, напоминаю тебе, что мое благосклонное внимание ценится недешево, а сегодня утром ты заставил меня потратить два часа драгоценного и не принадлежащего мне времени на малосущественное дело. Я обещал госпоже Варвате отвезти ее на прогулку, а теперь, боюсь, уже поздно. Единственное, чем ты можешь достойно возместить ее потерю, — это собрать нужную сумму и поднести ей самое красивое ожерелье, какое только найдешь в Иерусалиме. Больше всего она любит изумруды, но если у них желтоватый оттенок, она не будет на них и смотреть, и пусть их огранит лучший александрийский мастер. — Мы не забудем.
Иосиф Аримафейский, узнав от слуг, что Иисус взят под стражу и передан римлянам, тотчас отправился к Гамалилю, внуку Гиллеля, который был незадолго до этого избран сопредседателем Высшего суда. Вместе они поспешили в Резиденцию, еще надеясь спасти Иисуса, и встретили выходящего оттуда Каиафу:
Каиафа изобразил удивление, почему, мол, почтенные мужи заинтересовались делом Иисуса, который, как он сказал, не только подстрекатель и мошенник, но еще и отъявленный богохульник.
— Его обвиняют в подстрекательстве или в богохульстве? — спросил Иосиф.
— Что тебе до этого?
— Я член Синедриона и не хотел бы участвовать в несправедливом деле. Если его обвиняют в подстрекательстве, пусть этим занимаются римляне, если в богохульстве — то Высший суд.
— Он говорил ужасные вещи в присутствии всего дома Анны.
— Если так называемое богохульство, — резко возразил Гамалиль, — не отмщено Небесами, оно ничего не значит, пока Высший суд не признает его богохульством. Неужели Синедрион настолько впал в неистовство, что принялся собирать камни для скорого суда в духе варваров-самарян, не думая о том, что он бесчестит и себя, и Высший суд. Предать же богохульника римлянам, чтоб они его распяли, — значит обесчестить Всемогущего Бога Израиля, да будет Он благословен во веки веков!
— Не так громко. Нас люди слушают.
— Пусть хоть весь Иерусалим!
— Просвещенные мужи, прошу вас, отойдем в сторону, и я все объясню. — Каиафа чуть не потащил их к крытой аркаде и стал им втолковывать: — Нами играет прокуратор. Он не хуже нас знает, что Иисус мятежник, публично объявивший себя благословенным Мессией, сыном Давида. Если мы не докажем свою верность императору, избавившись от Иисуса до праздника, он пройдет этим делом, как плеткой, по нашим спинам. Он даже пригрозил нам отпустить его, несомненно, в надежде, что он легко подобьет на восстание зилотов. Пилату надо найти повод влезть в наши дела и положить конец не только паломничеству из Галилеи и Заиорданья, но и Храмовым службам тоже. Стоит Иисусу поднять восстание, как придет конец нашим свободам. Пусть лучше погибнет один человек, чем весь народ. Прошу вас, не вмешивайтесь вы в это дело.
— Отдать невинного человека на распятие в канун Пасхи значит вызвать на себя гнев Божий!
— Если бы ты слышал его богохульства, ты бы поостерегся назвать его невинным.
— С каких пор дом Анны стал Высшим судом?
Не пожелав продолжать разговор, Каиафа сердито зашагал прочь.
Гамалиль был достойным наследником своего деда Гиллеля.
— Тебе надо поскорее побывать у всех десяти судей-фарисеев Синедриона, — сказал он Иосифу, — и заставить их пойти с тобой к прокуратору с просьбой о помиловании. Ты должен им сказать, что первосвященник сегодня ночью вершил несправедливый суд в доме своего тестя, ибо решение этого суда противоречит взглядам большинства членов Синедриона. Сам я отправлюсь на поиски моего сопредседателя и еще двух-трех красноречивых судей. Я уговорю их стать порешительнее по отношению к римлянам, и мы вместе тоже явимся к Пилату. Ради того чтобы спасти невинного, я готов нахлебаться грязи.
Гамалиль и Иосиф разошлись в разные стороны, чтобы через некоторое время опять сойтись у входа в Резиденцию, однако Пилат и Варвата в сопровождении чиновников и их жен уже уехали праздновать победу роскошным обедом у Вифлеемских прудов. Управитель сказал, что его хозяин намеревался вернуться поздно, и предложил обратиться к представителю Пилата, начальнику войск, расквартированных в Кесарии.
Расстроенный Гамалиль вместе с сопредседателем, членами Великого Синедриона и членами Высшего суда отправился в Дом из тесаного камня просить Иегову о милости. Признавшись в своей слабости и греховности, пропев покаянные псалмы, они стали на колени и принялись плакать и молиться, чтобы Всемилостивый спас невиновного человека, который должен быть предан проклятью, и если нельзя спасти его жизнь, то пусть хотя бы спасет его душу.
В конце концов Гамалиль сказал:
— Братья, мы вместе молили Всемилостивейшего о заступничестве. Теперь разойдемся по своим домам и со своими семействами будем молиться, пока не настанет время вспомнить наш двойной долг и воспрянуть к веселью, как должно быть в субботу и на Пасху. Может быть, поверив в нашу любовь, Господь смилостивится над нами и не будет звать Израиль продажной женщиной, потому что только продажные женщины продают своих детей в рабство, и только продажные женщины презирают любовь.
Все согласились с ним. Книжники возвратились в свои дома, где они весь день оплакивали Иисуса и взывали к Богу — к огорчению своих домашних и гостей, которые вынуждены были делать то же самое, и вновь взвеселились, когда на город сошел вечер. Таким образом (евиониты уверены в этом), сбылось еще одно пророчество Захарии — великое оплакивание в Иерусалиме убитого пророка:
И будет рыдать земля, каждое племя особо: племя дома Давидова особо, и жены их особо; племя дома Нафанова особо, и жены их особо; племя дома Левиина особо, и жены их особо; племя Симеоново особо, и жены их особо.
Все остальные племена — каждое племя особо, и жены их особо.
Иуда, вместе с остальными свидетелями все утро прождавший возле Резиденции, то тешил себя надеждой, то впадал в отчаяние, пока наконец не узнал, что план Никодима не сработал и Иисуса приговорили к распятию. Едва его отпустили, он бросился в Храм. Ворвавшись к казначею, кинул тридцать шекелей на широкий стол перед ним.
— Это плата за невинную кровь! — крикнул он. Чиновник, представлявший главного казначея, холодно сказал:
— А мы тут при чем? Деньги твои. Если ты согрешил, сам улаживай свои дела со Всемилостивейшим.
— Высокую же вы дали цену за пророка! Брось это проклятое серебро горшечнику, чтоб исполнилось пророчество!
Он выбежал из Храма и, встретив на мосту сына Никодима, уговорил его идти с ним за город. Там Иуда выбрал место и принялся уничижать себя перед Богом, громко крича:
— О Господи Израиля, яви милость к несчастному, повинному в грехе гордыни и трусости, который по своей великой глупости предал Помазанника Твоего на большее, нежели просто смерть. Пусть случится так, как во времена отца нашего Авраама, когда его сын Исаак послушно пошел к алтарю с дровами на спине, и как теперь идет Помазанник Твой. Тогда Твое сердце смягчилось, и Ты принял в жертву барана. Господи, возьми мою жизнь вместо жизни учителя. Даже прокляни меня, пусть только на нем не будет проклятия. Ибо сказано: «Проклят пред Богом всякий повешенный на дереве». Спаси ему жизнь, и пусть тот погибнет, кто слишком сильно любил его! — Тут Иуда поцеловал своего плачущего спутника и сказал ему: — Сын Никодима, настало время исправить ошибку твоего отца. Ты должен меня повесить, ибо я не могу быть столь неблагодарным Всемилостивейшему, чтобы сохранить себе жизнь. Если ты откажешь мне, я убью тебя. Жизнь за жизнь.