— Бедняжка Дорида! Как ужасно! А против царя тоже что-нибудь было в этих признаниях?
— В официальных отчетах его имя не упоминалось.
— Ну, это и не нужно. Однако он в большой опасности.
— Ты, правда, так думаешь? Заговорщики, если заговор вообще существовал, хотели сместить Ирода и сделать царем Ферору, так что Антипатра никак нельзя обвинить в соучастии. Говорят, царь воспользовался удобным случаем для изгнания Дориды, будто бы огорчившей его слишком суровым обращением с младшими женами. Она старалась поддерживать старые дворцовые обычаи, наверно, потому что долго не жила во дворце. Ирод якобы вновь окажет ей должные почести, когда Антипатр вернется из Рима. Говорят, Анти-патр очень опечален дошедшими до него вестями, но за себя не боится. И если во всем этом есть хоть крупица правды, так это то, что он самый почтительный сын, который когда-либо был у отца-злодея.
— Правильно говорят. Царю Антипатру ничего не страшно. Он ослеп от своей дурацкой верности, и она доведет его до беды. Только беда будет настоящей. Он погибнет. Я уверена.
— Почему, госпожа, ты думаешь, что царь желает смерти Антипатра?
— Понятия не имею. Знаю только, что Ирод никогда не сделал бы его царем, если бы не замышлял его убить. Теперь еще Дорида навсегда покинула дворец, и у Антипатра не больше шансов выжить, чем у играющего со змеей ребенка.
Сидевшая за шитьем Мария вдруг вскрикнула и побелела.
— Дочка, что случилось? Ты похожа на смерть.
— Я уколола палец. Смотри, кровь!
— Ты такая замечательная умелица, а все еще не привыкла к уколам? Или ты боишься крови?
— Иголка острая. Чуть не дошла до сердца.
— Скорее, Силом, — крикнула Елисавета. — Принеси лекарство. Ты знаешь где. Честное слово, девочка без сознания! Ты что-нибудь понимаешь?
— Я видела, как она уколола себя, когда почувствовала, что теряет сознание. Нет, она потеряла сознание не оттого, что укололась. Однако, госпожа, тебе не удастся скрыть от меня правду. Когда я в первый раз вошла в дом твоего отца, твоей младшей сестре было столько же или почти столько же лет, сколько этой девушке, а она вылитая Анна. Господь милостив к ней. Она красива. Вот лекарство. Я дам ей. Ты помнишь, госпожа, как посылала меня к Анне, когда ей настал срок рожать? Не этому ли ребенку я помогла явиться в мир?
— Замолчи, Силом! У тебя, как всегда, ни стыда, ни совести!
— О да, госпожа, и ты, как всегда, простишь меня. Мария очнулась и, не говоря ни слова, взялась за работу, правда, вскоре она извинилась и попросила разрешения уйти в спальню.
Через несколько дней Силом опять сидела с Елиса-ветой в саду.
Между ними на плитах лежал мешок с розовыми цветами, с которых они срывали лепестки для благовоний. Силом спросила:
— Госпожа, ты ничего не заметила в своей юной приятельнице, о которой я ничего не должна знать?
— О чем ты?
— О том, что через несколько месяцев после того, как ты благополучно разрешишься от бремени, у меня будет еще работа. Обрати внимание на ее цвет лица.
— Ах, Силом, ты не шутишь? Ты ведь любишь пошутить. Это правда?
— Правда. Почему ты так смотришь на меня, госпожа? Я слышала о девочкином замужестве, хотя никто не знает, зачем ее отправили сюда.
— Силом, что тебе известно?
— Брат моего мужа служит писцом в Храме, и это он собственной рукой писал брачный контракт Марии и твоего зятя Иосифа Еммауса из дома Давидова. Вспомнив, что я служила у ее матери, он рассказал о нем моему мужу.
— Когда же отпраздновали свадьбу?
— Не знаю. По девочке видно, что скоро.
— Силом, честное слово, я попала в очень трудное положение, и самое ужасное, что мне известно не больше твоего.
— Ты думаешь, ребенок не Иосифа?
— Я запрещаю себе думать о чем-либо подобном и тебе тоже запрещаю.
— Как скажешь, госпожа.
— Силом, ты добрая. Помоги нам.
— Хорошо, госпожа. Ради моей госпожи Анны и ради тебя, да и ради девочки тоже. Но почему она тогда потеряла сознание? Разве мы говорили о чем-нибудь таком, что ее близко касается?
— Да нет, мы говорили о царевиче Фероре и о его жене, и еще о царе Антипатре. Может быть, она нас не слушала, а погрузилась в свои мысли и неожиданно разволновалась, представив, что ждет в будущем ее ребенка? Я сказала о ребенке, который играет со змеей. Наверно, она испугалась?
— Наверно, госпожа. Интересно, она знает о своем положении?
— Нет, не думаю. Но скоро узнает. И тогда ей придется что-нибудь мне рассказать. А пока я ни о чем не буду ее спрашивать, и ты тоже, пожалуйста.
В тот же вечер Мария пришла к Силом.
— Госпожа Елисавета сказала мне, что ты не болтлива.
— Госпожа Елисавета зря никого не хвалит, и я благодарю ее за доброе мнение обо мне.
— Силом, я пришла к тебе, потому что не обо всем могу просить мою госпожу. Может быть, ты мне поможешь? Это очень важно. В Италии есть один человек, которому я хотела бы кое-что сообщить. Ты говорила, твой муж ведет дела с купцами. Может быть, они возьмутся тайно переправить мое послание? У меня есть немножко золота, и ты его получишь, если исполнишь мою просьбу. Погляди, вот золотая булавка из Вавилонии. Я тебе ее отдам, хотя это подарок моей любимой матушки. Силом ответила, как могла, спокойно:
— Оставь булавку себе, девочка. Послание будет доставлено.
Мария в изумлении уставилась на нее.
— Я еще ничего тебе не сказала.
— Ты мне все сказала, когда уколола палец.
— Я тебя не понимаю.
— Послание отправили в тот день, когда я уезжала из Иерусалима.
— Ерунда какая-то. Кому?
— Тому человеку, о котором ты думаешь. В нем его предупреждают о намерениях его отца. Я не сказала госпоже Елисавете, что знаю о подстерегающей твоего друга опасности.
— Ты все знаешь?
— Нет, но я люблю тебя. И я отправила еще одно послание этому человеку, но уже отсюда. Мой муж уехал неделю назад, и он передаст его верному человеку в Фамне.
— О чем ты написала?
— О тебе.
— В каких же словах?
— В таких.
Силом наклонилась и начертила в пыли древнееврейские буквы:
ТЕФ-КАФ-ДАЛЕФ-ХЕ ХЕ-ЙОДХ-АЛЕФ-ЙОДХ
ЛАМЕДХ-БЕФ-ТЕФ-ВАВ
— Мне такое письмо неизвестно, — сказала Мария. — Буквы вместо цифр? Похоже на заклинание.
— Это заклинание его развеселит.
— Почему ты не говоришь мне всего?
— Я сказала тебе гораздо больше, чем ты мне.
Мария внимательно поглядела на Силом, и та ответила ей взглядом служанки, честно исполнившей свой долг.
— Ты странная женщина, — произнесла в конце концов Мария.
— Когда-нибудь ты поймешь меня. Все в свое время, дочь Лотоса.
Тем временем в Иерусалиме по дороге в Храм Кле-опа спросил Иоакима:
— Но это же неправда?
— Почему неправда? Первосвященник Симон имел право выдать ее замуж по своему усмотрению. Иосиф Еммаус из хорошей семьи.
— Но он не левит.
— Тем не менее он взял в жены сестру твоей жены и моей тоже.
— Он хромой. Когда он женился в первый раз, то уже был преуспевающим купцом средних лет. А теперь он лысый старик, да к тому же поделил большую часть того, что имел, между четырьмя сыновьями.
— У него кое-что осталось в Еммаусе.
— Тебе солгали, честный Иоаким! — в запальчивости воскликнул Клеопа. — Я поверил бы, что первосвященник обручил ее с Иосифом, если бы никто другой не желал взять ее в жены.
Иоаким замер на месте.
— Что ты сказал?
— Может, она как-нибудь не так вела себя? — предположил Клеопа, делая вид, что не говорит ничего особенного.
— Это ты о моей дочери? — тихо переспросил Иоаким и прищурился. — Брат, держи свой язык на привязи, а то еще невзначай обидишь меня.
Он крепко стиснул палку из миндального дерева, но Клеопу было уже не остановить.