Ирод ободряюще улыбнулся:
— В чьем доме, просвещенные мужи из Дамаска, родился сей царь?
И они ответили ему с поклоном:
— Мы невежественные люди, но если он должен стать царем евреев, значит, он твой сын или внук. Мы знали, что он будет не прямым наследником Давида, потому что один из наших учителей сказал: «Будут звать его Давидом, даже если он не Давидовой крови». Ну, вот он и родился наконец. Звезды не ошибаются.
— Они-то не ошибаются, но их часто толкуют ошибочно. Когда, как вы думаете, родился младенец?
— По нашим подсчетам, это случилось в последнее зимнее солнцестояние.
— И где?
— Точно не знаем, но думаем, в Вифлееме-Ефрафе. Царю известно, что пророк Михей написал: «И ты, Вифлеем-Ефрафа, мал ли ты между тысячами Иуди-ными? Из тебя произойдет Мне Тот, Который должен быть Владыкою в Израиле и Которого происхождение из начала, от дней вечных».
— Вы узнали бы младенца, если б увидели его?
— Конечно. На нем должны быть царские знаки.
— Разрешаю вам идти в Вифлеем и разыскать его там, добрые люди. Найдете, дайте мне знать, и я тоже приду и восславлю его. Но в одном вы ошибаетесь. Он не сын мне и не внук.
— Вечно живи, царь! Мы идем в Вифлеем.
Ирод удивился совпадению, ибо перепись дома Давидова была назначена на следующий день.
Когда дамасские евреи ушли, его стали одолевать сомнения. Во-первых, стоило ли доверять Архелаю убийство младенца? Во-вторых, не придумал ли Ар-хелай сам сказку о рождении в гроте? Может быть, он все сочинил, чтобы собрать войско и поднять бунт? Может быть, дамасские евреи его сообщники? Неужели бунт начнется в Вифлееме? Так одно сомнение породило тысячу других, и вскоре он усомнился даже в преданности своего двоюродного брата едомитяни-на Ахиава, единственного человека, которому он доверился во всем, того самого Ахиава, который сопровождал его к могилам Соломона и Давида и который должен был стать первосвященником нового бога. Ирод принялся охать и стонать, словно от невыносимой боли, и жалобным голосом попросил сидящего рядом Ахиава подать ему яблоко, чтобы освежить рот, и нож, чтобы разрезать яблоко. Ахиав исполнил просьбу, а Ирод, сделав вид, что не в силах больше терпеть, направил нож себе в грудь. Ему хотелось посмотреть, остановит его Ахиав или решит не мешать. Он не придумал ничего лучше, чтобы испытать его любовь.
Ахиав принялся вырывать у него из рук нож и кричать:
— Помогите! Помогите!
Вбежавшие слуги увидели, как они дерутся за нож, и решили, что Ахиав убивает царя. Тотчас всё завопили, и по дворцу прокатился слух:
— Лев умер.
Все так трепетали даже от одного имени Ирода, что немедленно великий плач поднялся вдалеке и вблизи, чтобы испугать его душу и прогнать ее подальше от места его злодеяний.
Все шумели, кричали о смерти Ирода, и эти крики достигли царской тюрьмы, где Антипатр ждал решения своей участи. Смышленый стражник бросился к нему, открыл дверь и проводил Антипатра до ворот. Однако ворота оказались на замке. Прежде чем их успели открыть, явился тюремный начальник, которого Архелай постоянно осыпал щедрыми подарками, и отвел Антипатра обратно. Он же послал известить Архе-лая о том, что происходит во дворце, и просил оказать ‹›му честь — от него первого принять поздравления с нисшествием на престол. Тут прибежали еще страж-пики и стали кричать:
— Свободу царю Антипатру! Свободу невинному! Он наш настоящий царь. Он всех нас наградит и возвысит!
Тогда тюремный начальник принял решение подослать к Антипатру верных людей. Те подобрались к нему сзади, когда он молился, и убили его.
Так Ирод перехитрил самого себя, и древний бог Иерусалима не получил обещанной жертвы.
К вечеру новости достигли Еммауса. Мария, услыхав о смерти Антипатра, не могла плакать в открытую и даже преданной Силом не доверила своей тайны. Она только шепнула на ушко своему маленькому сыну, которого назвала Иисусом:
— Ах, мой сыночек, он умер! Маленький мой, ты слышишь: его больше нет!
И малыш заплакал. Он один у нее остался, ее первый и последний сын. Качая и успокаивая его, она рассказывала ему о том, как они завтра отправятся далеко-далеко.
— Рано утром ты и я пойдем туда, где ты родился. Мы пойдем в Вифлеем. Я буду очень любить тебя, а ты — меня, и Господь — нас обоих. Старый Иосиф тоже пойдет с нами.
Тут мальчик улыбнулся, и это была его первая улыбка. Мария нежно поцеловала его:
— Теперь спи, сыночек Иисус, потому что скоро, очень скоро нам предстоит долгая дорога.
Однако ей и в голову не могло прийти, какая на самом деле им предстояла долгая и трудная дорога.
Захромавший ни с того ни с сего осел остановился на полпути, и до Вифлеема они добрались лишь запол-ночь. Стучаться в дом к торговцу, с которым Иосифа связывали дела, было поздно, и он отвел осла в сарай, а сам с Марией и ребенком отправился вверх по тропе в деревенскую харчевню. Харчевня была битком набита явившимися на перепись потомками Давида. Мужчины спали и у порога, и на крыльце, и Иосиф не решился войти, чтобы не наступить на кого-нибудь. Шел холодный дождь, и он захотел поискать места в сарае, но ему и там не повезло. Когда он попытался открыть дверь, кто-то еще крепче прижал ее изнутри.
В эту минуту во двор вышел хозяин постоялого двора и сказал Иосифу:
— Господин, я не знаю твоего имени, но вижу, что ты стар, а у твоей жены на руках малый ребенок, поэтому я не могу отказать тебе в пристанище, хоть и убогом, которое у меня еще есть. Вон за тем выступом у моего сына сарай в лесу. Он держит там скот. Я провожу тебя. Места там совсем мало и пахнет плохо, зато тепло и сухо.
Выслушав слова благодарности, хозяин проводил Иосифа с семейством по раскисшей дороге к сараю и, пожелав им спокойной ночи, удалился, обещая прийти утром. Иосиф с Марией и ребенком улеглись на солому и проспали до утра.
На другой день, пока Мария в найденных в углу сарая горшках готовила завтрак, Иосиф пошел в деревню взглянуть на захромавшего осла. Ведь люди говорят: добрый человек добр и со своим скотом.
По дороге он пытался вспомнить страшный сон, который мучил его всю ночь и отпустил только под утро, оставив неприятное чувство страха и беспокойства. Его приятеля-торговца дома не оказалось, поэтому Иосиф взял осла и отправился на поиски лекаря. Остановившись в раздумье на перекрестке, он услыхал разговор трех богатых, судя по одежде, дамасских евреев с кенитами-пастухами. Один из них сказал:
— Господь свидетель, добрые купцы, я не лгу. Птица летела в долине и махала крыльями, но как только она оказалась над пещерой, где родился ребенок, она замерла в воздухе и долго не двигалась, вроде как канюк. В самом деле, пока я смотрел на нее, мне казалось, что у меня не бьется сердце и я умер. Только глаза все видели, и когда я посмотрел на грот, то над ним сияла…
Иосиф поспешил прочь, потому что узнал кенита, но не желал, чтоб он его узнал. Однако тот закричал ему вслед:
— Эй! Да вот же он! Не будь я лекарем! Вот же его ослица. Мне пришлось лечить ей колено, а теперь она опять захромала.
Он бежал следом за Иосифом и кричал:
— Господин, дай мне твою ослицу. За три недели, да поможет мне Бог, она у тебя будет бегать как молодая.
— Господин, благодарю тебя, но я не могу ждать три недели.
— Возьми моего осла, а ослицу оставь мне.
— Чего ради ты предлагаешь мне молодого здорового осла за старую больную ослицу? Вот уж сделка так сделка!
— Разве не твоя жена с ребенком три месяца назад ехала на этой ослице в Вифлеем? Я продам шерсть с хвоста твоей ослицы моим родственникам на амулеты, и они заплатят мне по пять шекелей, да еще будут радоваться удачной покупке. А ослицу я оставлю себе.
— Ладно, возьми старуху и дай мне молодого осла, потому что, кажется, он мне понадобится еще до захода солнца. Господь с тобой. Но заклинаю тебя, никому не говори в Вифлееме, что видел меня, пока не закончится перепись и я не вернусь домой.
Иосиф хотел было расседлать осла, но кенит не позволил ему.
— Нет, нет, бери с седлом. Или оно недостаточно красиво для тебя? Разве твоей жене и малышу не нравятся серебряные колокольчики и зеленые кисточки? Только взамен оставь мне то седло, которое знало драгоценную ношу. Это будет лучшим наследством моим детям и детям моих детей.