Прошло несколько дней, и они узнали о свержении Архелая (сны не всегда точны в деталях) и о превращении Иудеи и Самарии в Римскую провинцию. Разделив царство отца, Архелай поступил неразумно. Ему надо было взять себе ту часть, которую он отдал брату Филиппу, потому что в Верхнем Заиорданье у Филиппа не было политических проблем, сравнимых с иерусалимскими, куда три раза в год приходили паломники: гордые дикие едомитяне, легко возбудимые жители Нижнего Заиорданья, галилеяне со спрятанными в рукавах ножами. Все они подогревали в себе недовольство, которое раньше или позже переливалось через край подобно тому, как суп убегает из горшка. На землях же Филиппа было гораздо больше сирийцев и греков, чем евреев, и он даже мог позволить себе роскошь чеканить собственный портрет на монетах.
Для Архелая все пошло плохо с самого начала: беспорядки на Пасху, отравление матери-самарянки и, наконец, восстание. Пока он искал благорасположения римских сенаторов, чиновников и служанок Ливии и подобострастно угодничал перед самой Ливией, вспыхнул мятеж, непосредственной причиной которого стало возвращение членов Высшего суда, известивших народ о том, что Август ответил им отказом. Предвидя беспорядки, Вар двинул из Антиохии в Иудею регулярные части, но, к несчастью, командующему вздумалось попугать население жестокими мерами и за несколько недель грабежом общественных зданий собрать несметные богатства, что, собственно говоря, в других провинциях было в порядке вещей. В день Пятидесятницы, то есть через пятьдесят дней после Пасхи, римский гарнизон в Иерусалиме был неожиданно атакован тремя многочисленными группами людей, в основном паломников, которые загнали его в примыкавшую к дворцу Ирода башню Пцаэля. Жители Иерусалима почти не принимали участия в бунте, имея гораздо больше оснований, чем паломники, опасаться возмездия, однако римляне не делали различий между теми и другими и убили много невинных людей во время своих вылазок из башни. Они ограбили сокровищницу на фантастическую сумму в тысячу талантов или более того, и от этого грабежа Иеговы бунтовщики совсем обезумели. Красивые позолоченные аркады над внешними дворами башни были сожжены дотла, и в пламени погибло множество евреев.
Личная армия Ирода, три тысячи воинов, перешла на сторону римлян и противостояла захвату дворца, настолько ослабив дух нападавших, что сумела продержаться до прихода Вара с двумя полками регулярных войск и множеством нерегулярных частей. Вар задержался ненадолго в Галилее, где, подавив одно восстание, почти полностью разрушил Сепфору, а потом подавил еще одно — в Иудейских горах, к западу от Иерусалима, так что, когда его передовые части достигли Иерусалима, бунтовщики тотчас сняли осаду и бежали, но следом за ними бросилась конница, которая взяла великое множество пленных. Из них две тысячи были распяты на крестах. Войска Вара, по большей части сирийские греки из Бейрута и арабы из восточной части пустыни, своей кровожадностью и недисциплинированностью вызывали отвращение у самого Вара, и, едва это стало возможным, он распустил их, но они успели ограбить и сжечь множество деревень.
Когда возвратился Архелай, ему пришлось чуть ли но заново налаживать порядок в стране. Римляне ограбили не только Храмовую сокровищницу, но и несколько Иродовых, так как Ирод предусмотрительно разместил свое огромное богатство по частям в разных Пашнях. Когда было заплачено, что причиталось, Августу, Ливии, Саломее и всем другим, кошелек Архелая оказался пуст. К тому же надо было восстанавли-иать пострадавшие во время бунта царские резиденции, что-то делать с не подчинявшейся ему армией, а он, как назло, в это время поссорился со своим единокровным братом Антипой. Евреи терпеть не могли Архелая, и чуть не каждая горная деревушка в Иудее Пыла пристанищем разбойничьих шаек, имевших иногда немалые силы. Один из самых опасных бунтовщиков, заиорданский еврей Симон, раньше состоявший в личной охране Ирода, а потом объявивший себя царем Иудейским, незадолго до приезда Архелая был аа хвачен и убит римлянами. Еще один иудеянин, Афронт Модин из дома Маккавеева, тоже объявил себя царем, и он был еще опаснее, потому что выдавал себя на Мессию и сына Давидова и к тому же был пастухом. К го принадлежность к дому Давидову опровергнуть не (›ыло никакой возможности, потому что во время вифлеемской резни Архелай захватил привезенные старцами списки потомков Давида и сжег их на костре возле постоялого двора, о чем теперь горько сожалел. Афронт и его братья года три-четыре безнаказанно хозяйничали в горах к западу от Иерусалима, беря дань с торговцев и убивая чужеземцев. Они победили римлян в нескольких схватках и, если бы были чуть образованнее и благочестивее, смогли бы объединить парод под своим знаменем, как это однажды удалось метверым братьям Маккавеям. Однако эти разбойники создавали для Архелая скорее военную, чем религиозную проблему.
Утешением в несчастьях были для Архелая сама-рнне, которые ни разу не дали повода для беспокойст-ма. Да и Август проявил щедрость и возвратил этнарху большую часть огромного наследства Ирода, а остальное получили Антипа и Филипп. Архелай установил военное правление в Иудее и правил таким образом чуть больше девяти лет, а потом по-глупому поссорился с Высшим судом, который поддержал решение начальника стражи не пускать его в Храм, потому что он не чист перед Богом. Архелай взял в жены вдову своего брата Александра — Глафиру. Это было бы законно, не оставь Александр детей, однако дети были, отчего новый брак формально считался кровосмесительным. Отказ Архелая удалить Глафиру из своего дома самым удивительным образом объединил против него иудеев и самарян, которые отправили в Рим посольство и убедили Августа сместить его. Когда самаряне и иудеи объединяются с одной целью, иудейская проблема, напомнила Августу Ливия, становится опасной.
Однако даже после того, как Архелай уехал в Галлию, Иосиф все еще не рисковал вернуться в Иудею. Он навел справки среди беженцев и узнал, что в его поместье в Еммаусе сначала хозяйничали разбойники, потом его захватили и сожгли римляне, заодно они вырубили сад, погубили виноградник, не оставили ни одной целой бочки и никому не разрешают даже подходить близко. Два его сына бежали неизвестно куда, Скорее всего они осели в Галилее у своих братьев. И в конце концов он решил направить стопы в Кану Галилейскую, где у него была лесопилка и где он надеялся найти всю семью в добром здравии.
Иосиф позвал Симона ехать с ним в Галилею, однако Симон с сожалением отказался, сказав, что слишком стар менять климат и новое вино вредно вливать в старые мехи.
— Без вас, дорогие друзья, мне будет очень одиноко, и придется мне отправиться к ессеям в Каллирою. Там есть школа, которой руководит мой давний знакомый. Стану членом секты, найду себе новых друзей, и они закроют мне глаза, когда я умру.
Выгодно продав имущество, Иосиф, Мария и Иисус стали прощаться с друзьями и соседями, однако когда Иисус в последний раз обходил деревню, в каждом доме он слышал одно и то же: «Мы наверняка еще встретимся. Кто один раз попробует нильской воды, обязательно вернется еще раз!» В самом деле, Египет — это царица, навсегда пленяющая сердце своей красотой, о чум было хорошо известно евреям, побывавшим в пустыне, где они вздыхали по ее зеленым садам, по ее луку, огурцам и чесноку, забыв о жестокости ее правителей и надсмотрщиков.
На лодке они добрались до Александрии, где купили себе места на почтово-пассажирском судне, идущем в Тир. Оно должно было отплыть не позже чем че-Кс-з неделю и останавливаться по пути во всех портах. Иосиф решил, что морское путешествие будет не более утомительным и дорогим, чем сухопутное, к тому же можно было взять с собой вещи, одежду, книги, которые жалко было бросать, тем более что он хотел приехать во владения Антипы в качестве египетского еврея, а не иудейского беженца. Это было мужественное решение, потому что, подобно египтянам, евреи испытывают безотчетный страх перед морем. Большинство лучше проедет пять тысяч миль по пустыне или по лесу, чем пятьдесят миль по морю даже в самую спокойную погоду. Они видят в море вечного враги, и морская торговля для них самое неприятное дело из всех возможных. А все потому, что они соединяют море с Великой Богиней в ее эротическом облике продажной женщины Раав, тогда как на самом деле — это рыбохвостая Афродита Иоппии, Бейрута и Аскалона. Однако для Иисуса море, которое он видел в пер-ный раз, было прекраснее всего, виденного до тех пор. Оно наполнило его великим ликованием, более великим, чем все чудеса Александрии, первого города после Рима, хотя он побывал в доках и в царской библиотеке, видел колоннаду философов и огромные сумасшедшие толпы людей, вытекающие за ворота ипподрома и тут же вступающие в кровавые драки. Давний деловой партнер Иосифа, которого они случайно встретили, добыл для Иисуса пропуск на маяк петрова Фарос, где — правда, без всякой практической надобности — работала знаменитая паровая машина Ктесибия, и еще пригласил его в дом-фонарь подивиться на невероятное оптическое чудо и поглядеть на корабли, стоявшие на расстоянии не меньше двадцати миль. Однако само море, и его соленый запах, и закат над ним, гораздо более величественный (так ему казалось), чем в пустыне, и Венера, сверкавшая на западе», — все это еще сильнее подействовало на мысли и чувства Иисуса.