Чувство удовольствия при обозрении расписанных золотом и киноварью кружков, отмечающих бытие Ратсгеров, рыцарей и многих Вильгельмин, Маргарит, урождённых фон Люберт, фон Тизенгаузен, мешалось невольно с чувством человеческой суетности. Сколько при жизни этих господ и госпож, подумал Ридель, было шуму от них, а теперь только одни имена их смирнёхонько стоят в кругах родословной. Ридель вздохнул, взглянув на круг, в котором было имя последней отрасли его рода — имя Минны. Отцовская заботливость ещё не видела имени, которое могло бы поддержать его род и обеспечить счастье дочери, для чего недостаточно одного богатства.
Книппе так замешкался, что терпеливый Ридель положил родословную в ларчик и, наполнив пивом большую оловянную кружку, обратил своё внимание от покойных предков на беспокойных гусей и уток, бродивших под его окнами. Так, в мыслях человека возвышенные предметы часто сменяются самыми мелочными, и случается, что герой, решивший судьбу царств, обращает внимание на мух, которые его беспокоят.
Ридель опорожнил кружку, а посланный всё ещё не возвращался, и старейшина, выходя из терпения, послал к Вирланду другого эстонца — поторопить ленивца Книппе.
Прошёл ещё час и, к досаде Риделя, оба посланных всё не возвратились. Он послал третьего эстонца посмотреть, что они делают.
Лишь только третий ротозей вышел из дому, как второй пришёл, но с трудом добрался до дверей и едва стоял на ногах, придерживаясь за изразцовую печку.
— Негодяй! — кричал Ридель, — я тебя жду, а ты празднуешь. Где Книппе? Видел ли ты Вирланда?
Эстонец попытался что-то сказать, но вместо ответа пошатнулся и рухнул на пол.
Наконец, возвратился и третий посланный, немного исправней второго. С трудом понял Ридель, что Вирланд куда-то надолго отлучился, а слуги, в отсутствие господина, бросились в погреб, опустошили бочку вина, а с ними и Книппе.
— Добро, бездельники! — кричал Ридель, — вас протрезвлять палками...
Он продолжал ругать их, как вдруг вбежала Бригитта и спросила:
— Не видали ли барышни?
— Что ты говоришь? — спросил Ридель.
— Не могу её отыскать. Где она? Милая моя барышня!
— Ты с ума сошла, Бригитта!
— Посмотрите сами: её нет... Доски из садового забора выломаны. Пожалуйте, сударь, посмотрите.
Ридель бросился в сад.
— Она сидела в беседке, — говорила плачущая Бригитта. — Я вышла в девичью посмотреть на шитье золотом, но, вернувшись, не нашла её ни в саду, ни в доме...
— Это удивительно! Везде ли ты смотрела?
— Везде, сударь. Ах, какое несчастье! Я сама себя погублю, если что-нибудь случилось с барышней.
Ридель подошёл к беседке, где высокий кустарник и густой плющ заслоняли забор, и заметил несколько выломанных досок; чрез отверстие можно было пройти человеку, но оно было снова заколочено, однако ж так плохо, что вставленные доски могли отлететь от одного толчка.
Злоумышление было очевидно; осталось убедиться в том, чему Ридель боялся верить.
Он обегал все углы дома и сада; оглядел каждую тропинку и возвратился к беседке. На кустарниках вокруг неё несколько ветвей было оторвано; другие наклонились к земле; в двух шагах от беседки Ридель поднял косынку Минны.
— Это её косынка! — вскрикнула Бригитта.
— Чего же ты смотрела, злодейка? Чего ты смотрела! — закричал Ридель.
Бригитта от испуга затряслась.
Напрасно несчастный отец звал Минну. Нельзя было сомневаться в её похищении. Оставалось открыть похитителя.
Выломанная часть забора выходила к лугу, который прилегал к стене дома Вирланда. С этой стороны похитителям безопаснее было войти. Заметно было по следам, что их было двое. Но все следы исчезли позади забора, где мелкая трава была притоптана копытами лошадей. Вещи Минны осмотрены и найдены в целости.
Начались допросы и поиски. Прежде всего подозрение пало на Тонненберга; но в тот же самый день Ридель встретил Тонненберга на улице, близ дерптской горы. Рыцарь кивнул головой Риделю и спокойно продолжал идти. Посланные тайно в дом, где жил Тонненберг, известили, что не только не видно было приготовлений к отъезду рыцаря, но он ещё располагал прожить в Дерпте несколько месяцев. Допрашивали Конрада, конюшего Тонненберга; один вид этого простака и слова его убедили, что он мог бы отвечать, если б его спрашивали о лошадях господина, но более он ни о чём не знал и знать не хотел.