Юрий побежал встретить мать, а Анна пошла с мамушкой в светлицу.
Княгиня не отвечала на ласки сына: она отвела глаза, покрасневшие от слёз, и, опустясь на скамью в изнеможении, наконец спросила:
— Не возвратился ли Шибанов?
— Не приходил ещё, — отвечал Юрий, — а утром я видел его из окна: он шёл с Непеей...
Послышался топот коня, заскрипели ворота, и князь Андрей Михайлович вошёл в светлицу.
— Всё свершилось! — сказал он супруге. — День ужаса и позора! Кровь невинных заливает путь Иоанна!
Грудь Курбского тяжко вздымалась, и Юрий, прижавшись к руке отца, не смел произнести ни слова.
Княгиня обняла супруга и сказала:
— Друг мой, князь Андрей Михайлович, не круши себя и меня!
Князь встал и удалился в свой уединённый покой. Там он преклонил голову на дубовый стол и оставался неподвижен, пока не услышал шаги вошедшего человека... это был почтенный гостунский диакон.
— Ничто не спасло их! — сказал Курбский, пожав руку диакона. — Шибанов видел их смерть.
— Добродетель бессмертна! — отвечал диакон.
— Что стало с Иоанном? Боже Всемогущий, как изменились нрав и вид его!
— Сердце человеческое, — сказал диакон, — изменяется на добро или на зло и переменяет наш образ. Касающийся смолы — очернится.
— Счастлив Алексей, что успел закрыть глаза и не был свидетелем казни брата.
— Горе клевете и верящим ей! — сказал диакон.
— Придёт время, — воскликнул Курбский, — когда содрогнётся потомство, услышав о смерти Марии. Дивная жена, достойная вечной памяти! Некогда просветится невинность твоя при помощи просвещения человеческого!
— Так, — сказал с вдохновением диакон, обращаясь к любимому предмету своих разговоров, — книгопечатание распространит познания: правда объяснится, благодаря художеству Гуттенберга. Чудное изобретение, князь Андрей Михайлович! Мысль человеческая, заключённая в кратком начертании, может переходить из страны в страну, от века в век!
Они ещё беседовали, но уже смерилось, никого не появлялось на улицах, частый осенний дождь с шумом лился на крытые высокие кровли и, отражаясь от белого железа церковных глав, стремился на землю ручьями.
— Тяжело мне от ран! — сказал князь. — Ещё больше от скорби! Пора бы и Шибанову возвратиться...
Шибанов вскоре появился... С таинственным видом подошёл он к своему господину и сказал, что всё исполнено.
— Благодарю тебя, верный слуга мой, — сказал Курбский, — не от меня жди награды.
— Не для награды служу я, — отвечал Шибанов, — готов за отца господина и жизнь положить.
— Поспешим, — сказал Курбский, — отец Иоанн с нами. Туда, к могиле Даниила Адашева; если не могли спасти жизнь их, сохраним хотя бы прах.
Князь поспешно накинул на себя охабень и вышел, сопровождаемый диаконом и Шибановым.
Тиха была ночь над Москвою, улицы ещё не были закинуты рогатками, но уже никого не показывалось. Затворились московские жители в домах, изредка мелькал огонь вечерних лампад; граждане спешили предаться успокоению; но не скоро сон слетел на вежды их; душа, поражённая ужасом, удаляла спокойствие.
В это время престарелый привратник отворял вход в ограду уединённой обители для трёх печальных посетителей. В углублении ограды виден был на лугу заколоченный досками бревенчатый сруб; вскоре из кельи вышел иеромонах в мантии, с кадилом и двумя черноризцами. Два фонаря освещали путь человека, который призывал их исполнить последний долг, подобно Товиту, тайно предававшему земле тела несчастных. Тихо свершился печальный обряд погребения в необычайный час, среди безмолвия ночи, но тем торжественнее казался он при блистании вечных звёзд.
ГЛАВА VI
Золотая палата
Суеверие разносило молву об адашевцах; разговоры народа о несчастных жертвах и казнях долго не умолкали. Между тем русские послы доставили Иоанну портрет прекрасной сестры Сигизмунда Августа. Царь желал скорее обладать подлинником; с нетерпением ждал польского посланника, но прибыли нежданные гости: послы с дарами от Абдулла, царя бухарского, и Сеита, царя самаркандского. Имя покорителя Казани и Астрахани гремело в азиатских странах; властители их искали дружбы Грозного.