— Не юродствуй, Басманов, — сказал князь Горбатый.
— Не думаешь ли, что я Никола Псковский? — гордо спросил царский любимец.
— Тот юродствует для спасения, а ты для кубка...
— Князь Горбатый! — вскричал Иоанн. — Кому говоришь ты и в чьём присутствии?
— Государь! Он младший в царедворцах, а я старый боярин думы твоей, потомок князей суздальских.
— Князь Горбатый, я тебя выпрямлю! — гневно сказал царь.
— Все адашевцы, как борзые, заходили на цепях, — шепнул Вассиан Скуратову.
— Я знаю, — сказал громко Иоанн, — что здесь ещё много единомышленников Адашевых и Курбского. Дорого мне стоят сберегатели земли русской!
— Что долго думать, государь? — сказал Грязной. — Произведи Курбского из попов в дьяконы, зашли его куда-нибудь, хоть в вельянские воеводы или степи басурманские, сыщется разорённый городишко, пусть там себе воеводствует ярославский князишка.
— Умён ты, шут Грязной, — сказал Иоанн, — за это велю провезти тебя по городу на быке с золочёными рогами.
— Завеличается он, государь, — сказал Левкий, наливая чашу мёду.
— А тебе завидно? — спросил Грязной.
— Что завидовать, — сказал Левкий, допивая кубок, — смотря на лес, сам не вырастешь. Поздравляю с почестью!
— Пить так пить, — говорил Грязной, потягивая вино из воронка и передавая другим сидящим, — весёлая беседа на радости — пир! Только мёду мало... А чтоб на всех достало, хорошо бы ливонскую бочку выкатить.
— Потешьте шута, — сказал Иоанн.
И чашники вкатили серебряную бочку.
— Не испугаете, — закричал Грязной, заглянув в пустую бочку, — завтра же вытрезвлюсь.
— Когда вытрезвишься, поезжай со мной на охоту.
— Эх, государь, мне уже чистое-то поле наскучило; бывало скачешь на коне, посвистываешь: добрый мой конь, бурочка, косматочка, троелеточка! А земля так и бежит под тобой! Бывало, государь, завидишь, птица летит, пустишь стрелу — взвыла, да пошла калёная, уходила стрела орла на лету; а зайца ли травить...
— Полно, заяц, — сказал Малюта Скуратов, — ты и в поле ничего не наезжал, не следил зверя бегущего, не видел птицы перелётной.
— Видал соколов почище тебя.
— Молчи ты заяц, Грязной, — сказал Иоанн.
— Заяц не укусит, государь, ни одной собаки, — отвечал Грязной, — а я закусаю не одного Скуратова!
— За это я велю тебя запоить мёдом насмерть.
— Смерти не боюсь, государь, а боюсь твоей царской опалы, в мёду же медовая смерть!
Иоанн усмехнулся, посмотрел на Грязнова и на большую серебряную бочку, как будто измерял её глазами, нельзя ли со временем исполнить его желание.
Кубки не переставали ходить вокруг стола; разговор коснулся службы боярских детей.
— Государь, — сказал громко Малюта Скуратов, — пусть боярам служат дети боярские на земщине, а ты, опричь того, учреди для себя царскую стражу.
— Оберегать твоё дражайшее здравие! — прибавил Левкий.
— Да из кого же выбрать, — спросил Грязной, — небось из черноризцев?
— А разве благочестивому царю неприлично окружить себя ангельскими чинами? Так, государь, в телохранителях твоих должен быть и ангельский чин.
— Нет, Левкий, прока в постниках мало, — сказал Грязной.
— Надёжнее будет, — сказал Фёдор Басманов, — когда царь выберет удальца к удальцу, чтоб было на кого понадеяться, а за царя постоять!
— Я соглашу тебя с Левкием, — сказал Иоанн, — выберу удалых и облеку их в ангельский чин.
— Хорошо, государь-братец, — сказал князь Юрий Васильевич.
— Пусть никому не служат, опричь тебя, — сказал Левкий, — и назови их опричниками, а сам будь нашим игуменом; воздержания, государь, от тебя не требуем, довольно твоего благочестия, ты благочестив и милостив; таков, как прётся песня про князя Ивана Даниловича. Левкий, постукивая кубком, запел:
Левкий, окончив песню и сняв клобук, поклонился.