Когда-то давным-давно здесь находилось сердце великого Хеттского царства, а его туловище занимало территорию намного превышающую ту, что досталась потомкам славных правителей. Теперь Каппадокия представляла собой небольшое государство, защищенное горами как со стороны Понта Эвксинского,[66] так и южного берега Малой Азии. Но со стороны Востока, кроме естественных препятствий — Тигра и Ефрата другой защиты не было. И если бы не изворотливость Архелая, парфяне давно уступили бы соблазну взять легкую добычу.
Задобрив воинственных соседей Архелай по-прежнему жил с ощущением надвигающейся угрозы. Ему казалось, что Рим не сводит с него алчных глаз и разглядывает его также, как разглядывают раба на невольничьем рынке. Вряд ли он ошибался:[67] вся Азия уже покорилась римлянам, вся Сирия, Греция, Понт и Вифиния, Ликия, Киликия, Киренаика и Крит, Египет. А с какой небрежностью поглотил Рим Галатию? Так съедают, задумавшись и не заметив, маслянистый финик. Нет, Архелай, вовсе не желал разделить участь Аминты Бригаты и не желал в тоже время отдавать Каппадокию Риму. Аминта надеялся на благодарность римлян в память о своей воинской доблести, позабыв о том, что память всего лишь содержанка выгоды. Нельзя получить барыш, не повредив другому. Нет, Архелай хорошо усвоил это правило, он знает, что покровительство сильных стоит дорого и кажется позаботился о том, чтобы отвести от себя железный кулак Рима. Стоило ему лишь услышать, что Анций Валерий объявился в Анкире, как он тут же догадался о намерениях Рима и понял, что следующим кого посетит опасный посланец Августа, будет он сам. А потому, не мешкая, снарядил депутацию из именитых горожан и отправил их в Рим, к Ливии. Он сильно надеялся на ее заступничество и имел к тому все основания. Там, на Родосе, после Акции, когда туда казалось съехались правители всех земель, дабы засвидетельствовать свою преданность и восславить победителя над Антонием и Клеопатрой, он долго приглядывался к Ливии и разглядел то, что не каждому дано было увидеть — ее глаза, когда она наблюдала за игрой детей — двенадцатилетнего Тиберия и восьмилетнего Друза, сыновей от первого брака. В глазах всесильной матроны он прочитал все самое сокровенное и, набравшись отваги, рискнул завести двусмысленный, на грани гибели, разговор. И не ошибся — Ливия оценила его природный ум, выраженный деликатно в сумме, которая не могла оскорбить достоинства такой высокородной особы, каковой она бесспорно являлась, продолжая древнейший и почтеннейший род Клавдиев.
Архелай имел все основания рассчитывать на покровительство Ливии, но проходил месяц за месяцем, а из Рима не поступало никаких вестей. Неужели надменная заступница заподозрила его в скаредности? Неужели не восхитилась рубинами и изумрудами из его подземной сокровищницы в Норе, о которой правда не знает ни одна живая душа — строителей-рабов и их охранников замуровала хитроумная подвижная скала, сконструированная греческим механиком. Догадливый грек заложил в основу своей разработки те же принципы, благодаря которым можно было приводить в движение театральную сцену для смены декораций. Механик получил щедрое вознаграждение, но добраться до Греции ему было не суждено — на первом же постоялом дворе, обильно поужинав вечером, он скончался во сне.
Мучительное ожидание сменилось паническим страхом; украшенная драгоценными каменьями тиара не лезла на голову, а безразличный вид римского всадника внушал ужас.
И все же усилия Архелая не пропали даром, подтвердив лишний раз его незаурядные способности к расчетам, когда результат прежде всего зависит от знания тончайших свойств противоречивой человеческой натуры. Счастливую весть доставил молодой римский патриций Гней Пизон Кальпурний. Его сопровождала свита из шести человек такого же юного возраста и, судя по небрежным манерам, это были отпрыски знатных патрицианских фамилий.
Франтоватый Пизон, надушенный, с завитыми локонами светлых волос имел при себе два послания: одно предназначалось Анцию Валерию, а другое — Архелаю. Первое — от Августа, второе — от Ливии. В первом настойчиво излагалась мысль о том, что следовало бы использовать дипломатические способности Архелая в переговорах с Парфией, что следовало бы извлечь пользу от его дружбы с восточными соседями и что эти политические цели гораздо важней простого подчинения Каппадокии Риму. «Пока же, мой дорогой Анций, нам было бы достаточно разместить в наиболее выгодных со стратегической точки зрения местах наши военные гарнизоны, а также подумать о прокладке новых военных дорог, чему Архелай по моим сведениям не только не станет препятствовать, но и будет всячески содействовать». О содержании второго письма Анций мог лишь догадываться по выразительным реакциям каппадокийского царя, который немедленно водрузил на свою крупную голову тиару и в тот же вечер закатил роскошный ужин, больше смахивающий на пир: Анций успел насчитать пятнадцать перемен блюд, после чего сбился со счета.