Если отбросить словесную шелуху и демагогию, составляющих иногда до 90 процентов сочинений в защиту Ирода, то суть их сводится к следующему: «Да, Ирод, конечно, был жестоким тираном, загубил множество невинных жизней, но исключительно потому, что был сыном своего времени и играл по тем правилам, которые были приняты тогда во всем эллинистическом мире. Но как государственный деятель, он, безусловно, сделал куда больше хорошего, чем плохого, и очень жаль, что его подданные этого не оценили».
Именно такой постмодернистский подход к оценке правления Ирода демонстрирует Пол Джонсон в «Популярной истории евреев».
«Ирод был одновременно и евреем, и антисемитом; сторонником и поклонником греко-римской цивилизации и одновременно восточным варваром, способным на невероятную жестокость. Он был блестящим политиком и в некоторых отношениях мудрым и дальновидным государственным деятелем, великодушным, конструктивным и весьма эффективным; и в то же время наивным, суеверным, карикатурно-капризным, балансирующим на грани безумия (а иногда и переходящим эту грань)»[66], — пишет Джонсон.
Отделяя Ирода-человека от Ирода-политика, Джонсон указывает, что тот считал себя «евреем-реформатором, который пытается вовлечь невежественный и консервативный Ближний Восток в круг просвещенных народов современного мира. Мощь Рима и обретенное им под властью императора богатство открывали новую эпоху для торговли, экономического “золотого века”, в котором Ироду хотелось найти место для своего народа. Чтобы дать евреям возможность занять достойное место в лучшем мире, ему было необходимо уничтожить ослабляющие элементы прошлого и в особенности освободить еврейское общество и религию от эгоистичной олигархии семей, которые эксплуатировали и то и другое. И он совершил это без посторонней помощи, причем его паранойя и жестокость в значительной мере соединялись с элементами идеализма.
Ирод желал также показать миру, что среди евреев было много одаренных и цивилизованных людей, способных внести новый существенный вклад в распространение средиземноморской цивилизации. С этой целью он смотрел гораздо дальше Иерусалима с его толпами фанатиков, обращая свой взгляд на евреев диаспоры…»[67]
Израильский историк Авраам Шалит также видит в Ироде прежде всего выдающегося государственного деятеля. По его версии, Ирод и в самом деле, возможно, не очень чувствовал себя евреем по религии, но однозначно считал себя евреем по национальности. В своей политике он пытался разделить два этих понятия и превратить Иудею из теократического прежде всего в национальное государство, что, по мнению Шалита, было весьма прогрессивным шагом.
Наконец, Шалит оценивает проримскую политику Ирода как крайне мудрую и дальновидную, отказ от которой после его смерти и привел евреев к национальной катастрофе.
Сходной позиции придерживается в своей книге об Ироде и Майкл Грант. Ирод, пишет он, «был прав, проповедуя мир с Римом как единственное спасение. Ошибочно осуждать Ирода на том основании, что он ставил благоразумие и осторожность выше чести и свободы. Эти альтернативы не реальны. В действительности второй альтернативой были никак не честь и свобода, а собственная гибель, потеря дома, семьи, страны…
Ирод представлял, какая катастрофа ожидает иудеев, если те перестанут играть по римским правилам»[68].
Грант убежден также, что оценивать правление Ирода, как и любого лидера государства, следует с точки зрения того, как жилось при его правлении народу, и с этой позиции — опять-таки по его мнению — Ирод снова заслуживает всяческих похвал.
«Кроме небольших групп разорившихся аристократов да мессианствующих экстремистов, иудеи никогда не жили так хорошо, — утверждает он. — Простые крестьяне, торговцы и горожане преуспевали и чувствовали это, а масштабные общественные работы обеспечили полную занятость и положили конец общественным волнениям. Когда после смерти Ирода всплыли недовольные, его друг Николай Дамасский не замедлил отметить, что при его жизни их не было слышно. Правда, это отчасти свидетельствовало о хорошей работе службы осведомителей, но в то же время благодаря тому, что можно было спокойно работать и поводов для жалоб не имелось.
Что Ирод дал царству, так это мир. Такое положение, весьма необычное для Иудеи, продолжалось, лишь с незначительными заминками на окраинах, целых 33 года его царствования. Более того, это был мир без вмешательства римских чиновников…
С другой стороны, в его проримской программе существовал один аспект, который означал больше, чем стремление просто избежать прямого правления римлян. Ирод искренне стремился интегрировать иудаизм и иудеев в окружающий мир»[69].