Эту тишину, если верить преданию, нарушил сопредседатель иерусалимского синедриона, мудрец и законоучитель Семея (Шемая). Как и Ирод, Семея был потомком прозелитов, но в отличие от семьи Ирода его предки приняли иудаизм добровольно, и сам Семея был одним из яростных противников эллинистов. До нас дошли обрывки его речи на том памятном заседании суда, и они, безусловно, заслуживают того, чтобы быть процитированными.
«Точно так, как вы, судьи, и ты, мой царь, я в первый раз вижу человека, который в качестве подсудимого осмелился бы в таком виде предстать пред вами, — сказал Семея. — До сих пор обвиняемые обыкновенно являлись в траурной одежде, с гладко причесанными волосами, дабы своей покорностью и печальным видом возбудить в верховном совете милость и снисхождение. Но наш друг Ирод, обвиняющийся в убийстве и призванный к суду вследствие такого тяжелого преступления, стоит здесь в порфире, с завитыми волосами, среди своей вооруженной свиты, чтобы в случае, если мы произнесем законный приговор, убить нас и насмеяться над законом. При всем этом я нисколько не упрекаю Ирода, если он своей личной безопасностью дорожит больше, чем святостью законов, — виноваты вы все вместе с царем, которые так много позволяли ему до сих пор. Но не забудьте, что наш Бог велик! Придет день, когда тот, которого вы в угоду Гиркану хотите оправдать, вас же накажет и не пощадит также и царя» (ИД. Кн. 14. Гл. 9:4. С. 66).
Забегая вперед скажем, что это предсказание мудреца сбылось полностью. Но тогда, сразу после этой драматической речи, Гиркан объявил, что всем присутствующим следует успокоиться, и потому он предлагает отложить заседание на завтра.
Но никакого заседания на следующий день, разумеется, не состоялось. Прочитав письмо от Секста Цезаря, Гиркан вызвал Ирода и посоветовал ему как можно быстрее вместе со своим отрядом покинуть Иерусалим.
Не исключено, что именно с этим событием связан первый случившийся с Иродом приступ паранойи — синдрома, который год от года будет в нем все больше усугубляться.
Зигмунд Фрейд не случайно считал первопричиной паранойи обиду. Ирода и в самом деле душила обида, прежде всего на Гиркана, который позволил его так унизить, но также и на отца, и на старшего брата, не оказавших ему, как он считал, должной поддержки. Ирод ни на минуту не допускал мысли, что хоть в чем-то виновен: от него хотели, чтобы он навел порядок в Галилее, и он с блеском выполнил возложенную на него миссию, а возмутители беспорядков получили по заслугам. Сам вызов в суд он расценил как результат заговора тех, кто позавидовал блестящему началу его карьеры и тем похвалам, которые он снискал от римлян.
Вместе с тем он осознавал, что согласно еврейским законам заслуживает смерти; что Семея недвусмысленно дал это понять, и от этого осознания испытывал и смертельный страх, и жгучий гнев одновременно.
Теперь, после того как он отверг правомочность еврейского суда, ему уже никогда не дано было стать среди евреев совершенно своим, и отныне он куда больше, чем прежде, зависел от римлян. Вся его судьба была теперь окончательно связана с Римом, который мог проявить к нему милость, а мог и казнить — и если римляне решат последнее, обращаться за помощью будет не к кому.
О том, в каком душевном состоянии находился Ирод, свидетельствует то, что сразу по возвращении он направился в Дамаск и стал готовить свою армию к походу на Иерусалим. Таким образом, он решил бросить вызов не только Гиркану, но и отцу с братом.
Узнав об этом, Антипатр и Фазаил поспешили встретиться с Иродом и успокоить его. Тогда-то Антипатр и напомнил сыну, как баловал его Гиркан в детстве, и попытался убедить, что царь в общем-то повел себя по отношению к нему вполне достойно, и вообще «никогда не относился к нему враждебно, а если теперь выказал по отношению к нему тень несправедливости, то только вследствие внушений злых советников. Ирод дал себя уговорить и удовлетворился тем, что, показав народу свою силу, он ближе подошел к конечной цели своих стремлений» (ИВ. Кн. 1. Гл. 10:9. С. 52).
Не исключено, что Майкл Грант прав в своем предположении, что от похода на Иерусалим Ирода на самом деле отговорил Секст Цезарь, которому вовсе не нужны были волнения в провинции[22]. А в случае отстранения Иродом от власти Гиркана беспорядки и волнения стали бы неминуемы.
Возможно также, что в порыве откровения Ирод поделился с Секстом Цезарем мечтой о троне. Тот в ответ пообещал всячески этой мечте посодействовать, но добавил, что всему свое время, а пока… услал не в меру пылкого стратега подальше, на Голанские высоты, с их дивными горными пейзажами, цветущими садами, полными дичи лесами и одновременно достаточно большой удаленностью от крупных городов. Лучшего места для того, чтобы подлечить нервы и успокоиться, и в самом деле трудно было придумать.