Рассказ Ирода о темных сделках с папирусом, в который поначалу не очень верилось, получал основательное подтверждение. За строчками умеренного письма чувствовался гнев обманутого властителя, умеющего подчинять эмоции разуму. По привычке Анций Валерий придирчиво изучил печать с изображением Александра Великого, которую Октавиан приказал изготовить вместо печати с изображением сфинкса после того памятного случая в Александрии, когда, не удержавшись, коснулся кончика носа знаменитой мумии. Не так уж трудно было сыскать умельца, искусно подделывающего подписи и печати. Анций вспомнил ловкого секретаря Ирода и его безупречную подделку, благодаря которой удалось заманить в ловушку старого Гиркана ??. ?? эта печать выглядела настоящей: в ней явно просматривалась рука резчика Диоскурида, внесшая в нескольких местах рисунка малозаметные неправильности. Прибавляла уверенности также педантичная манера Октавиана проставлять не только дату, но и час написания письма, что впрочем было общеизвестным. Но только узкий круг посвященных умел извлекать скрытый смысл от расположения цифр.
В Тире Анций Валерий взошел на борт римского торгового судна, побеседовал с капитаном, продемонстрировал бумаги с грозными печатями, после чего устроился на нижней палубе и преспокойно заснул. Норовистый капитан, подумав, решил, что и ему полезно зайти в александрийскую гавань.
Корнелий Галл поселился в роскошном в восточном стиле, с башенками, с обширными террасами дворце в центре Александрии. Он был высок ростом, худ и малоразговорчив. Анция Валерия встретил невозмутимо, словно уже дожидался его появления. Бросалось в глаза отсутствие рабынь, зато повсюду попадались похотливые лица нежных мальчиков. Их гибкие полуобнаженные тела вились вокруг Корнелия Галла, делая из него рассеянного собеседника. Не ускользнули от внимания Анция и на редкость изысканные закуски, поданные к вину: баснословно дорогая краснобородка* , утонченные пряности из Индии, изобилие заморских приправ, дефрутов* и ликваменов* .
"Если ты намерен отправиться в Навкратиду и Птолемаиду без сопровождения, я не буду настаивать", - безразлично отозвался Корнелий Галл, - "Ты намерен также побывать в Копте и Левке Коме? Но там почти нет жреческих земель… Впрочем, воля Октавиана для меня закон".
На следующее утро, едва успев разогнать коня, Анций Валерий получил, к счастью не отличавшийся меткостью, удар в спину. Короткий дротик вонзился чуть выше правой лопатки и сбросил его на землю. Рана оказалась не смертельной, но с болезненными последствиями: правая рука не повиновалась. Анцию отвели во дворце укромные покои, о нем заботились лучшие врачи Александрии, его развлекали музыканты и танцовщицы, а подушки поправляли неожиданно появившиеся юные египтянки, распространяющие вокруг себя неземное благоуханье, сравнимое разве что с ароматом нектара. Ежедневно раненного навещал Корнелий Галл. "Мои люди изловили злоумышленника, вора и бродягу, подкарауливающего путников на большой дороге. Я не могу привести его к тебе, его уже успели казнить".
Лишь через семь месяцев рука стала сгибаться в локте, а еще через непродолжительное время стали слушаться пальцы. Поразмыслив, Анций заявил Корнелию Галлу, что покидает Египет, что следуя указаниям Октавиана надлежит ему теперь отправиться в Каппадокию* .
С почестями провожал римский наместник посланника Октавиана, собственную тригеру снарядил надежными гребцами, приказал доставить до самого Эфеса, откуда шли военные дороги на Восток. На прощанье преподнес в дар удивительной красоты жемчужину и такой же неповторимой красоты египтянку Роксану, похожую на извлеченную из моря гибкую коралловую водоросль.
В Эфесе Анций Валерий принял решение не наносить визит проконсулу, ставленнику сената, а немедленно перебраться в Смирну, где он не раз бывал во время Далмацкой войны и где у него были верные соратники.
Так он и поступил. Остановился в доме богатого купца, грека Леонидиса; наслаждался банями; тренировал руку, бросая копье; не без сердечного волнения принимал ласки покорной египтянки, которой еще не исполнилось и пятнадцати лет. Опомнился спустя месяц. Разве в том состоял его план, когда он покидал Александрию, чтобы нежиться с соблазнительной Роксаной в Смирне? Разве не задумал он хитрый ход для того, чтобы обмануть Корнелия Галла и вернуться в Египет, не испытывая больше пределов коварства римского наместника?
Он распорядился доставить Роксану в Рим при первой же оказии, снабдил ее необходимыми письмами и поручительствами, а жемчужину осторожно уложил в последнее раннее утро между высоких грудей спящей девушки, любуясь придуманной миниатюрой. Сам же, обо всем предварительно договорившись, отплыл на сомнительном полупиратском судне со смешанной разногортанной командой в направлении Мемфиса. Разбойничьего вида капитан слово сдержал и через несколько дней его быстроходный корабль пристал к пустынному берегу, матросы не мешкая набрали пресной воды из крохотного мутноватого озерка, и вот уже опять плавно и бесшумно опустились в воду десятки весел. Прислонившись к финиковой пальме Анций Валерий наблюдал за исчезающим, словно погружающимся в морскую пучину, корпусом судна.
До Мемфиса оставалось не более пяти миль* , но он знал, что можно не спешить. По расчетам Анция, отправленное из Смирны донесение Октавиан уже получил: не напрасно он так стремился в Смирну к верным и испытанным друзьям. Теперь он надеялся дождаться ответа хотя бы к осени, а до того времени жить не привлекая внимания в доме пивовара Герпаисия, оказавшегося по воле случая на стороне Рима в морском сражении при Акции, сумевшем отличиться, принять милости из рук Октавиана на Родосе и близко познакомиться с таинственным посланником принцепса* , превратившимся на его глазах из безвестного молодого человека в знатного всадника.
Как и предполагал Анций египтянин встретил его радушно и не задал ни одного лишнего вопроса. Дела пивовара шли удачно: беднота охотно раскупала дешевый напиток, а мытари* не досаждали Герпаисию. Ветеран войны был полностью освобожден от налогов и имел все основания радоваться владычеству Рима. Его годовой доход в десятки раз превышал доход простого египтянина, исчислялся не одной тысячью драхм* , он вправе был считать себя зажиточным горожанином и уже подумывал о какой-нибудь чиновничьей должности.
Однообразное ожидание угнетало Анция Валерия. Он бродил по улицам Мемфиса и напряженно размышлял. Он думал о том, что в провинциях следовало бы наладить настоящую агентурную работу, чтобы повсюду, где не появись, можно было бы опереться на надежных людей. Чтобы эти люди привлекались к выполнению секретных поручений не от случая к случаю, занимаясь в остальное время собственными делами, а чтобы они прежде всего исполняли тайную миссию, отказавшись от личных устремлений. Тогда не пришлось бы томиться в бездействии, как приходится это делать теперь. Но стоит ли ждать одобрения Октавиана, чтобы приступить к созданию агентурной сети в интересах Рима? Не разумнее ли будет приступить к делу немедленно? Идея захватила Анция, увлекла, но никак не отразилась на его поведении: он по-прежнему выглядел спокойным, не суетливым, почти равнодушным человеком. Он шлифовал идею, как шлифует драгоценный камень опытный ювелир.
Месяц шел за месяцем, ответа все не было, но зато пришло приятное для уха известие: на одно колено сенат уже встал, чуть ли не принудив Октавиана принять имя Августа, признавая тем самым его божественное происхождение - ведь не напрасно авгуры* творят таинства в местах, именуемых августейшими. А кто встал на одно колено, тому легче опустить второе, нежели подняться во весь рост. Анций был доволен: его будущее, словно статую, поставили на крепкий постамент. Он обязан, не страшась последствий, приступить к исполнению задуманного плана. Обстоятельства предлагали начать с Герпаисия.