Главу это жалкого обрубка прежнего царства Гиркана лишили звания царя, присвоив ему менее значительный статус «этнарха», то есть главы народа, и, что гораздо важнее, титул Первосвященника. Видимо, такое положение было использовано столь проницательным и искусным политиком, каким был Антипатр. Унижение последнего Хасмонея усилило его реальную власть, а сведение царства к его этнической основе во многом подорвало положение и финансовые возможности старой иудейской аристократии. Вместе с тем, её последующие попытки восстановить прежнее положение неизбежно носили характер антиримского восстания. Следовательно, полагал Антипатр, спасено то, что вообще можно спасти. А нереалистическая политика Аристобула только повысила в глазах римлян значение его самого и его семьи.
После завершения этих дел Помпей, узнав о гибели своего могущественного врага царя Понтийского царства Митридата, прервал начатый было поход на столицу набатеев Петру и направился в Рим, оставив в завоеванной Сирии своему преемнику Скавру два легиона. Для участия в предстоявшем ему грандиозном третьем в его жизни триумфе (61 г. до н.э.) он приказал взять Аристобула и двух его сыновей — Александра и Антигона, а также двух его дочерей.
Конечно, Помпей и в самом фантастическом сне не мог предполагать последствия превращения крошечного иудейского царства в маленькую и бедную провинцию Римской державы. Как и все знатные римляне, он со снисходительным презрением относился к религии иудеев, считая её варварским суеверием. Это отношение вполне точно выражено словами современника Помпея, всего лишь через четыре года после его триумфа, знаменитого оратора Цицерона (100–43 гг. до н.э.). В своей судебной речи в защиту Луция Валерия Флакка (59 г. до н.э.) он хвалит Гнея Помпея за то, что тот ничего не тронул в Иерусалимском Храме. При этом он не думает, «что его остановило благоговение перед религией иудеев, притом религией врагов, скорее это было чувство чести». Он завершает свой пассаж об иудеях убедительным для образа мыслей гражданина Великого Рима доводом: «…сейчас это племя, взявшись за оружие, яснее прежнего показало что (оно) думает о нашей державе; а сколь мало дорожат этим племенем бессмертные боги — уже доказано: оно побеждено, обложено данью, обращено в рабство»{68}. О том, насколько устойчиво было такое мнение, свидетельствует то, что уже через много лет оно более развёрнуто будет высказано в произведении христианского апологета III в. Минуция Феликса: «Одинокое и жалкое племя иудеев почитало своего единственного бога и только в своей среде, но при этом открыто, в храмах, с алтарями и жертвоприношениями и обрядами, а у того было так мало силы и могущества, что римляне взяли его в плен вместе с его собственным народом»{69}.
Однако тот же Цицерон, один из самых выдающихся политических деятелей тогдашнего Рима, знаменитый философ и оратор, уже в другой своей речи «О консульских провинциях», произнесенной всего лишь через три года, в 56 году до н.э. полагает нужным указать, что покорённые иудеи уже уверенно обосновались в самой столице мира — Рима. Их влияние стало настолько велико, что в народном собрании, где происходило обсуждение данного вопроса, он откровенно признаётся: «Я буду говорить вполголоса, чтобы лишь судьям было слышно; ведь нет недостатка в тех, кто настраивает иудеев против меня, как и против любого достойного мужа». Более того, весьма показательно и содержание судебного дела. Вот как его излагает в этой речи сам Цицерон: «Когда от имени иудеев стали ежегодно из Италии вывозить золото в Гиерусалиму (Иерусалим), Флакк (его подзащитный, пропретор провинции Азия. — В. В.) издал указ, запрещающий и такой вывоз из Азии». Речь несомненно идёт о пожертвованиях в пользу Иерусалимского Храма, представляемого тогда, отметим, Гирканом, ближайшим сотрудником которого был Антипатр. Цицерон явно считает эту меру экономически оправданной. Но далее следует поразительное признание: «Оставаясь привержены нашей твёрдости, мы должны были воспрепятствовать этому варварскому суеверию, а не роняя достоинства, — поставить государство выше иудейской толпы, бушующей порой в народных собраниях»{70} (выделено мной. — В. В.).
Если исходить из презумпции достоверности текста документа, то можно сделать интересные выводы. Население Иудеи тогда было в основном земледельческим, а в городах диаспоры иудеев состояли из ремесленников или мелких торговцев, в лучшем случае, как в Египте, мелких государственных служащих, полицейских и солдат, но в целом неизвестно о каких-либо крупных состояниях, принадлежавших иудеям. Поскольку же в деле Флакка, защищаемого Цицероном, речь шла о крупных суммах, то можно говорить о пожертвованиях многочисленного населения, проживавшего к тому времени не только в провинциях, но также в Италии и даже самом Риме. Но этого мало. «Иудейские толпы» могли «бушевать» только при благожелательном отношении плебейских низов, исторически составлявших эти народные собрания. Во всяком случае, в тексте прямо говорится о проиудейских настроениях массы, собиравшейся на народные собрания. Если это так, то речь может идти не столько о собственно иудеях, сколько об «иудействующих» из язычников. Это тем более вероятно, что об успехе иудейского прозелитизма в последующие десятилетия имеются многочисленные свидетельства как иудейских, так и языческих авторов.