Стремление объединить народы Средиземноморья было очевидно для всех настолько, что даже его длительный роман с молодой египетской царицей Клеопатрой, родившей от него сына, которого так и звали Цезарион (Цезарёнок), представители старой аристократии рассматривали как признак его намерения вообще перенести столицу единой империи в Александрию из Рима и тем самым продолжить дело Александра Македонского. Подтверждением этого могло служить и покровительство Цезаря распространению эллинистической культуры и эллинской образованности. Есть даже основание полагать, что сама его держава становилась как бы двуединой, латинско-эллинской, или греко-италийской.
Однако в создаваемом объединённом средиземноморском мире оставалась одна странная народность, сокрушённая политически, но тем не менее наряду с римлянами и греками сохранявшая свое значение и единство, которая пережила и саму Римскую империю, — иудеи.
Явно недоброжелательно относившийся к ним Моммзен, скорее всего потому, что их история выбивается из его концепции истории Рима, вынужден был писать об этом народе: «Можно было поставить наряду с греками и римлянами ещё третью народность, которая в тогдашнем мире соперничала с ними своей вездесущностью и которой суждено было в государстве Цезаря играть не последнюю роль». По его мнению, «иудаизм являлся и в древнем мире активным ферментом космополитизма и национального распада и вследствие этого был особенно полноправным членом цезарева государства, в котором гражданственность, в сущности, была лишь космополитизмом, народность же была в основе лишь гуманностью»{95}.
Многое из высказываний Моммзена об иудеях в Древнем Риме явно ошибочно, в частности, приписывание иудеям в качестве главного занятия торговли и накопления капиталов. Однако, конечно, нельзя сомневаться в широком расселении иудеев в Средиземноморье к началу новой эры, о чём существует обширная литература и многочисленные исследования. Наличие таких общин надёжно засвидетельствовано источниками в трёх частях света — Африке (Египет и Кирена), Азии (помимо самой Иудеи, Сирия, Малая Азия, Парфия за пределами Римской державы), Европе (Греция, Кипр, Македония, Италия, возможно, Испания). Достаточно указать, что города, где были значительные влиятельные иудейские центры, одновременно являлись главными культурными и политическими центрами — Александрия Египетская, Милет, Эфес, Фессалоники, Коринф и, конечно, сам Рим. О том, каким было в столице иудейское влияние, уже было сказано ранее. Напомним, что Цицерон ещё в 59 году до н.э. сообщает открытому суду, что вынужден говорить тише, поскольку боится активности иудеев, настроенных против его подзащитного. Но имеются достаточные основания полагать, что иудеи появились в Риме значительно раньше. Во всяком случае писатель начала I века до н.э. Валерий Максим в своём сочинении о суевериях сообщает об изгнании в 139 году до н.э. из города «иудеев, которые пытались передать римлянам свои священные обряды»{96}. Однако, на наш взгляд, самым ярким свидетельством распространённости иудеев в Вечном городе может служить упоминание иудейской субботы в сочинении римского поэта Овидия (45 г. до н.э. — 17 г. н.э.). В поэмах, воспевающих, как сказал Пушкин, «науку страсти нежной» — «Наука Любви» и «Лекарство от любви» — поэт, конечно, не интересовался иудеями. Но в первом сочинении, поучая молодого повесу: «Будь уверен в одном: нет женщин тебе недоступных»{97}, он все же советует делать избраннице подарки «когда в семидневный черёд все дела затихают и палестинский еврей чтит свой завещанный день» (здесь и далее выделено нами. — В. В.){98}. Когда же встаёт проблема противоположная — противостоять прежней привязанности, поэт рекомендует не поддаваться зову прежней страсти, стремиться прочь от неё: «Шаг непокорной ноги к быстрой ходьбе приохоть. И не надейся на дождь, и не мешкай еврейской субботой»{99}.