– Здравствуйте, штабс-капитан Берг.
Он, вытянувшись в струнку, рубит:
– Здравия желаю, Ваше Императорское Величество!
– Ну, как служба? Как рана – не беспокоит?
– Никак нет! – чеканит он, преданно глядя мне в глаза.
Я пожимаю ему руку и тут замечаю в строю нескольких солдат с Георгиевскими крестами. А дай-ка, я тебе, друг Димитрий, маленько разнообразия внесу в твой сценарий. Похулиганю, так сказать…
Короткий приказ, и вот уже Берг с георгиевскими кавалерами следуют за мной. Если я что-нибудь понимаю в принципах проведения митингов, то я должен произнести речь. Ну, тогда речь будет соответствующая…
На площади «трех вокзалов» людское море. Посредине – огромная эстрада, на которой стоит сводный духовой оркестр на добрых пять сотен музыкантов. Ага, судя по ковровой дорожке, мне – туда.
Я подхожу к краю эстрады, люди постепенно смолкают. Ну-с, приступим…
– Здравствуйте, москвичи! Спасибо вам за такой теплый прием!
Приходится переждать, пока гул голосов утихнет. Как все-таки несправедливо, что сейчас еще нет мощных динамиков.
– Но я думаю, что эта встреча – не по адресу! – я выталкиваю вперед Берга и его солдат. – Вот – истинные герои! Вот те, кто грудью защитил Отечество! Ура и тысячу раз ура в их честь!
Ой! Как бы только уши выдержали… Лишь бы рельсы от такого рева не разошлись. Оркестр неистовствует, наяривая попурри из военных маршей. А я спускаюсь с эстрады и подхожу к Моретте. Татьяна Федоровна прижимается ко мне и шепчет тихо:
– Милый, ты… ты не человек, ты – полубог! Если бы ты приказал им сейчас утопиться в Москве-реке, они запрудили бы ее до самой Оки…
О! А это что такое? На эстраде – Шаляпин, за его спиной шпалерами выстраивается хор. А перед ними… Царица Небесная, Рахманинов… Он взмахивает палочкой, и…
Вот тут Димон явно перемудрил! Озверел он, что ли? Эта песня даже Сталину не нравилась своей помпезностью, а уж мне-то… Моретта умиленно смахивает слезу. Господи, твоя воля, она ведь подпевает!
Ну, ничего, я с ним еще поговорю по-свойски! Мамочка моя, так ведь это, если и дальше так пойдет, чего ж это будет-то, а?..
А кто это так нагло теребит меня за рукав? Кто этот безумный смельчак? Ну, я ему сейчас… Егорка, ты?
– …Государь, государь, просыпайтесь! – Шелихов настойчиво трясет меня до тех пор, пока я не открываю глаза.
Это что же? У нас гражданская война на носу, а мне сны про победу над Японией снятся? Надо же… А как все было красочно! Вот только Шаляпин и Рахманинов никак не могли присутствовать на торжествах. Им сейчас лет по пятнадцать…
Рассказывает Олег Таругин
(цесаревич Николай)
Мы медленно приходим в себя после крушения. На станции развернуто что-то вроде полевого госпиталя, куда срочно вызваны врач, двое фельдшеров и сестра милосердия из ближайшей земской больницы. Пятеро атаманцев уже унеслись в уездный город за медикаментами и дополнительным медперсоналом. Гревс расставил посты, мобилизовал всех железнодорожников, и теперь мы пытаемся связаться с Питером и Москвой.
Бледный телеграфист трясущимися губами в очередной раз сообщает, что связи нет. Бледный он потому, что над ним стоят двое конно-гренадеров с «Пищалями» в руках. Один из них, молодой, но удивительно усатый и бородатый вахмистр, нагибается к телеграфисту и, похлопывая его по плечу (от чего бедолага приседает), низким голосом просит: «А ты еще постарайся, постарайся, а?!»
Наши связисты в сопровождении десятка атаманцев уже умчались вдоль линии. Сразу же, как только выяснилось, что связи с Питером и Москвой нет, мы с Гревсом отправили летучую бригаду на предмет починки нарушенной линии. Ведь Владимир Александрович наверняка отдал своим сподвижникам приказ перерезать связь…
Черт возьми! А Шенк-Дорофеич еще мне лекцию читал про мое неумение! А сами-то, сами! Спецы, млять! Проморгали натуральный заговор. Впрочем, им не впервой. Вот так же СССР проморгали! Ну, ничего, ничего… Я вам не покойный Пуго, я стреляться не стану. Я вам тут такое ГКЧП устрою – мало не покажется…