Виною крика со стороны того и другого была серебряная копейка, подаренная поутру боярином карлику; дура, проходя по двору, заметила, что он, стоя посередине двора, беспечно любовался блеском этого подарка, держа на ладони и наводя на него солнце, а поэтому и вздумала присвоить копейку себе и отнять ее силою. С этим намерением она тихонько подкралась к карлику сзади и, схватя с руки копейку, бросилась бежать в свою каморку. Но карлик успел поймать дуру за длинную косу, болтавшуюся сзади, и остановить ее. Однако копейку отнять было невозможно: дура употребляла все усилия удержать ее за собою. Тогда рассерженный бородатый малютка с необыкновенной быстротою взобрался, по длинной косе, прямо к ней на плечи и начал давить ей обеими руками изо всей силы шею, громко требуя, чтобы она выпустила из рук драгоценность. До этого времени все было довольно смирно; но попавшаяся в такие тиски дура вздумала требовать боярской помощи и, не видя ни с которой стороны себе защиты, решилась освободиться собственными средствами: подняв свои руки вверх, она пригнула к себе голову карла, торжественно сидевшего на ее плечах, и схватила его зубами за ухо. С пронзительным воплем, доказывавшим, что эта штука не слишком нравилась карлику, он рванулся назад, с ухом, облитым алой кровью, и, соскоча с шеи дуры, повис на косе… Многочисленная дворня, выбежавшая на крик их, не думала разнять несчастных и только потешалась этим зрелищем, поддразнивая то одну, то другого.
– Ай да молодцы, славно! – вскричал развеселившийся боярин, любуясь из окна на эту сцену. – Ну-тка схватитесь-ка еще раз, да хорошенько!
Но несчастный карл, упав на землю и обтирая кровь со своего уха, готов был отказаться и от серебряной копейки, а дура посматривала явно с миролюбивым видом.
– Эге! Да вы что-то присмирели. Ей, Терешка, Митюшка! – вскричал боярин, обращаясь к двум псарям, стоявшим поодаль. – Что вы глядите выпуча глаза; примите-ка их в плети! Вот так, катай хорошенько! – продолжал он, громко смеясь, когда приказание его было исполнено.
На этот раз поощрение произвело противное против ожидаемого боярином действие: два несчастных бойца, вместо того чтобы броситься друг на друга, совершенно растянулись на земле в изнеможении…
– Доброго здравия желаю Семену Лукияновичу. Что это ты, батюшка, поделываешь? – раздался голос позади боярина.
Стрешнев обернулся и увидел перед собою задушевного приятеля своего князя Долгорукого.
– Юрий Сергеич! милости просим, – вскричал он, показывая гостю почетное место на лавке, покрытой кизылбашским ковром, под образами. Ей ты, старая образина, – продолжал Стрешнев, обращаясь к сказочнику, – придвинь сюда из угла шашечный столик, да проваливай в застольную. Ну-тка, князь, сразимся игорки на три в шахматы, авось я не задам ли тебе, как онамнеднись, сряду три мата!
– Нет, Семен Лукиянович, – отвечал Долгорукий, кладя на лавку свою высокую бобровую шапку, – хоть я и пришел к тебе посоветоваться, как задать мат, только не королю – а патриарху, – прибавил он вполголоса.
– А что такое? Разве опять он что-нибудь запевает? – спросил Стрешнев, обратив с беспокойством глаза на князя. Видно, ему наскучило в Воскресенском-то монастыре жить, захотелось в Ферафонтьевский! Только, кажется, теперь мудрено Никону выпутаться из нашей ловушки. Хоть царь еще из старой дружбы и жалеет о нем, да мы-то не дремлем на его беду. Долго не забуду я, – вскричал он, стукнув кулаком по столу, – как меня заставил раз патриарх прождать два часа в сенях Крестовой палаты, когда я не успел явиться вовремя на совещание! На забыл и боярин Никита Иваныч Одоевский, как его разругал Никон, в боярской Думе; припомнят себе и Трубецкой, и Морозов и Ромодановский. Да и ты, Юрий Сергеич, не пожалеешь, чай, о нем? Помнится, у тебя тоже не было больших ладов с патриархом.
Произнося последние слова, Стрешнев посмотрел исподлобья с улыбкой на князя.
– Да! – вскричал Долгорукий, покраснев в свою очередь и соскочив со скамьи. – Много надобно времени, чтобы забыл я нанесенной мне патриархом оскорбление! Ты, я думаю, знаешь, что однажды царский духовник, желая выманить у царя прощение одному преступнику, убившему своего брата и невестку, вздумал не давать государю святого Причастия до тех пор, пока не исходатайствует у него прощения, и что я заставил дерзкого приобщить царя Святых тайн, настращав попа, что в случае неповиновения он будет тотчас же скован и заключен по смерть свою в Соловецкий монастырь. Но тебе, верно, не известно, чем отомстил мне Никон за угрозы священнику?