Выбрать главу

– Я бы хотел завтра исповедаться и это… то что ты говорил…

– Причаститься?

– Ага.

– Ну, если тебя допустят до причастия.

– Ладно, до завтра.

– До завтра.

Изменило ли это чудо его жизнь? Да. Он начал ходить на службы у себя в ближайшем храме, реже курил, записался в тренажерный зал и начал бегать, не от ментов как раньше, а по пересечёнке. Но его попытка взлететь была больше похожа на прыжок. Я не отрицаю того, что он наркоман, того что веры – он коснулся поверхностно, потому что сам запрос был слабый.

Во второй его приезд произошло искушение от одного насельника монастыря. Не буду вдаваться в подробности, подобных тем полно и в интернете. Виноват наместник, не осознающий, какую ответственность за души вверенной братии на нём лежит, и не изгнавший такого монаха. Отец Симеон, с сожалением сказал, что это не последний раз, когда я буду сталкиваться с Элтонами Джонами в овечьих шкурах. Господь ждёт и их покаяния и исправления. Люди, прикрывающиеся рясами в своих корыстных или порочных целях и это большая проблема. Один митрополит накладывает запреты им на служение на пятнадцать лет, приходит другой и эти запреты снимает. Большой грех осуждать церковное руководство, мы должны молиться об их исправлении, но давать здравую оценку, как говорил Даниил Сысоев, наша обязанность. Вопрос заключается в том, что наместников-управленцев, а не духовных отцов, назначают митрополиты, хотя по уставам монастырей, он должен избираться из числа братии, посредством голосования. Тоже, кстати, происходит и на приходах, где кандидата в священники должны выбирать из своего числа верующие, как зарекомендовавшего себя добрыми делами и созиданием своей собственной семьи. Но приходы восстанавливаются, почти все прихожане бабушки и женщины, воцерковление которых, оставляет желать лучшего. Мужчин на приходах мало, поэтому право выбора священника, как и в дореволюционное время, за собой оставили архиереи. А мужчины не ходят, потому что не видят мужественности и опыта у бывших семинаристов, кроме школы ничего не видевших. Человеку, имеющему за плечами военную кампанию, отсидку, два развода и молодую любовницу, им посоветовать нечего. Бывший семинарист может вспомнить что-то из Евангелия, но не подкреплённые опытом слова не найдут отклика в душе такого мужика. Он с досадой вздохнёт и выйдет из храма, возможно, чтобы пересечь его порог уже только телом, в последний раз. Поэтому отвечая одному медийному батюшке, скажу, что проблема не в мужиках, а в женственных священниках, сидящих под каблуком своих матушек – быстро разобравшихся, что к чему, и взявших удила в свои руки. В семейных вопросах он не советчик, потому что целиком и полностью отдал главенство в семье – своей жене, несчастной, без сильного плеча рядом.

В конце лета, один из отцов, ездивший на Афон пригласил к нам старца-схимонаха, пользовавшегося духовным руководством и жившего рядом со святым Паисием Святогорцем. Его родители – русские иммигранты, но родился он уже в Греции. Подростком участвовал в партизанском движении по освобождению страны от фашистов. Воспитанный в верующей семье, дослужился до полковника и познакомился со святым Паисием, чтобы через какое-то время стать монахом. Отцу Иоакиму было восемьдесят шесть лет. Я прочитал его книгу, по детски простую и глубокую. Эту трогательную историю времён фашистской оккупации пересказать мне не хватит таланта.

В тот день, когда должен был приехать отец Иоаким, я терпел сколько мог мат-перемат от Вячеслава, пока, наконец, не сменил рабочий – белый подрясник на чёрный и не вышел во двор бывшей конюшни. Мне навстречу шла делегация с отцом Иоакимом во главе. Сопровождающие немного отстали, когда я подошёл и поклонился старцу пытаясь взять благословение. Отец Иоаким поклонился рукой до земли и обнял мои руки так, чтобы я не мог их поцеловать:

– Я читал вашу книгу.

– Это не я, кто-то другой, – улыбаясь, ответил монах с греческим акцентом.

– Да нет, точно вы.

– Нет-нет, – все, также улыбаясь, ответил старец. То ли шутит, то ли смиряется. Выглядел он очень бодро и больше шестидесяти ему не дашь.

Его лицо сияло:

– Запомни три вещи, – начал он, – То, что с тобой происходит – скоро пройдёт; Всю красоту, что видишь здесь, – он показал пальцем в сторону берега, – Храни в своём сердце, и Иисусову молитву – говори не «помилуй меня», а «не оставляй меня».

На просфорную я не вернулся, пошёл за отцом Иоакимом, находясь под впечатлением того, что он сказал. Эти слова подобно пружине начинали раскручиваться внутри, освещая смыслом моё будущее. Почему он сказал, чтобы я хранил эту красоту, я что уеду и не смогу вернуться? Что он имел ввиду? Я почувствовал, как на глазах наворачиваются слёзы, и посмотрев вокруг, увидел, что не я один потихоньку плачу. Рядом со старцем ты начинал ощущать собственную греховность. Он молча перебирал маленькие чётки, но то как он двигался, то как он молчал, по словам одного монаха – была самая громкая проповедь о Христе, которую он когда либо слышал. Он был обладателем сердечной Иисусовой молитвы и дара слёз, дара плача о своих грехах, который чувствовали окружающие. Позже, пригласивший его монах рассказал, как придя к нему в киновию на Афоне, он и трое мирских мужчин были радушно им приняты. Пока отец Иоаким заваривал чай на афонских травах, он рассказывал какую-то историю. Сначала заплакал один, потом второй, третий, и в конце эта история обличала главную страсть того монаха, заплакал и он. Никто из них не понял про другого, но услышал то, что должен был услышать про себя. Размышляя над этим, я думаю, что даже построить так эту историю, чтобы она задела струны души каждого – невозможно, используя харизму или чуткость. Он говорил Святым Духом. Исцелить наболевшие сгустки внутренней боли, вот призвание врача душ. Проходя мимо трудников раскопавших какую-то трубу, отец Авраамий, не зная, что сказать, констатировал факт: «А это Алексей-разбойник». Отец Иоаким ответил: