– Что такое гламур с христианской точки зрения?
– Прелесть. Прельщение. Это подмена правды Христовой чем-то убедительным, эффектным, но лживым. Антихрист – вот кто по-настоящему гламурен. Потому что он не просто против Христа, а вместо Христа. Гламур – это всегда подмена. В этом смысле гламур – инструмент антихриста. Так что тем, кто занимается производством церковных глянцевых изданий, программ, проектов, нужно постоянно об этом помнить.
– Православный глянец развивается?
– Пик пришелся на нулевые годы. Сейчас этот процесс забуксовал. Многие в Церкви его не принимают. Он предназначался для "успешных", был рассчитан одновременно и на проповедь, и на коммерческий эффект. А это вещи несочетаемые. Задача православного глянца заключалась в том, чтобы показать богатым доброту и милость Христа, но не показывать ужас Его смерти. Чтобы не пугать их бывшей красотой, которая нынче лежит во гробе "безобразна, бесславна, не имущая вида", как поется у нас на отпевании. Вместо православия – эрцаз-православие. Это яркий пример разрушительного действия гламура в Церкви. Это похоже на разрушительную силу иронии в искусстве или в глубинных отношениях мужчины и женщины, детей и родителей.
– Тему иронии в Церкви обычно не обсуждают, она кулуарно-неформальная. Но она присутствует в церковной жизни. От иронии в Церкви скорее польза или вред?
– Только вред. Тема роли иронии в политической и религиозной жизни табуирована – чуть позже объясню причину.
– Допустима ли ирония в миссионерской деятельности Русской Православной Церкви? Не является ли она признаком того, что в Церкви также есть живые люди?
– У иронии не может быть миссионерского эффекта, поскольку она разделяет людей. В 90-х годах постмодерн сделал попытку взойти на амвон. Московские и петербургские протодиаконы, протоиереи, иеромонахи начали активно использовать иронию в своей миссионерской деятельности. Они вошли в моду, у них появились эпигоны и по епархиям. Их проповеди, лекции, книги привлекали молодых и старых. Шокирующее переплетение сакрального и шутовского казалось смелым новаторством. Всеобщее удивленное внимание было воспринято ими как победа новой гомилетики. На долгое время они стали "витриной" Церкви и заполонили собой секулярные СМИ, которые охотно и со скрытой глумливостью над православием показывали "прикольных попов". Прошло тридцать лет. Виден результат. Рекрутированные ими неофиты, пришедшие на волне "ироничной" проповеди, либо давно схлынули, либо пополнили ряды либерал-православных ворчунов, сместившись из Церкви в соцсети. Политические кривляния женщин на амвоне – вот символический итог их миссионерских усилий. А сами проповедники, работавшие в шутовских колпаках постмодернистской относительности, нынче замолчали и не могут признаться себе в том, что исказили свой священнический путь, и не могут теперь разобраться – где они истинные, а где их маска. Трагические судьбы.
– Шутить и иронизировать – это разные вещи?
– Конечно. Шутка не может что-либо обесценивать. Она подчеркивает равенство, совместность, коммунальность, теплоту отношений. А "гражданская ирония" – это код доступа в определенный избранный круг. Именно в него и стремились попасть наши церковные иронисты. А с другой стороны, ирония имеет конкретную цель – девальвацию ценностей, если они выходят за пределы рыночных цен, девальвацию самой идеи ценности. Священники-иронисты полностью проиграли. Сфера, в которую они вступили, разрушила их самих и превратила в циников.
– Но ведь ирония возникла не в ХХ веке, а вы ее описываете как современное, постмодернистское явление.
– Конечно, ирония возникла давно, практически одновременно с философией. Потом она менялась. Разные эпохи рождали разные виды иронии. Проще всего выделить три ее вида. Первая, философская, сократическая, – это античный метод наводящих вопросов Сократа, который приводит оппонента к тому, что он начинает противоречить самому себе. Вторая, романтическая, – это тоска по идеалу, в сравнении с которым все земное выглядит мелким и смешным. По существу, это не ирония, а грустный юмор, поскольку некая ложная ценность ниспровергается ради чего-то более высокого, подлинного. Это подчеркивает высшие ценности, а не девальвирует их. Третий вид – постмодернистская ирония, выросшая из Просвещения, она-то как раз девальвирует ценности. Это не тоска по идеалу, а отрицание идеала. Она противоположна романтическому смеху, романтическому чувству. Сегодня доминирует третий тип иронии. Причем он уже стал частью идеологии.