— Тебе нужно с ним расстаться. Сегодня же. Сейчас. Ты мне нужна.
Она лишь молча кивнула.
Перед зеркалом лежал томик Шекспира, Сергей наугад открыл его и чуть вздрогнул, наткнувшись сразу на строки из «Макбета». Он пробормотал их вслух:
Он закрыл книгу и вновь взглянул на свое отражение. Самое печальное, подумал он, что, скорее всего, я лет через двадцать вот так же посмотрю в зеркало и увижу все того же рядового провинциального журналиста, только постаревшего на двадцать лет. Неужели я останусь тем, кто я сейчас? Этого не хотелось бы, но изменений тоже не очень хочется, обычно они к худшему.
В глубине души он знал, что его удручает вовсе не внешность и не перспективы карьеры. Плохо было то, что он увидел в себе человека поникшего, упавшего духом. И он знал, что лучше всего это чувствуют женщины и что разговор с Алиной вряд ли будет приятным.
Он окончательно понял это по тому, как она вошла. Актриса, она всегда делала это по-разному — иногда старалась войти неслышно и закрыть ему глаза руками, иногда останавливалась у двери и ждала, пока он подойдет и обнимет ее, иногда врывалась стремительно и сама бросалась ему на шею. Но сейчас она вошла равнодушно, так, как входят к человеку, который тебе безразличен или просто для малозначащей деловой встречи.
Алина опустилась на стул, даже не подойдя к Сергею.
— Устала смертельно, — словно в оправдание сказала она.
— Что, тяжело быть и леди, и ведьмой? — саркастически спросил Сергей. И тут же понял, что его юмор неуместен. Теперь ее все будет во мне раздражать, вдруг осознал он. Так бывает, когда проходит страсть или любовь.
— Должен получиться хороший спектакль, — тихо сказала Алина.
— У Эдика прорезался талант?
— Ты можешь смеяться, но это похоже на правду. Именно прорезался. Я его сама таким не видела.
— И что теперь?
— Что… именно?
— Я имею в виду наши отношения. Ты о них вроде бы хотела говорить.
— Да. Давай пока не будем встречаться, — порывисто сказала она.
— Пока?
— Ну, Сергей, сейчас нужно работать… и вообще…
— Ладно, понял. Один вопрос можно? У тебя кто-то появился?
— Ну какое это имеет значение?
Сергей усмехнулся, поняв вдруг, как стандартен их разговор. Каждый говорит то, что положено говорить в таких случаях. Теперь он должен или уйти оскорбленно, или заверить ее: «Что бы ни случилось…» Ни того, ни другого ему не хотелось. Он пытался придумать какой-то нестандартный ход, но осознание того, что он лишается самого лучшего и главного в своей жизни, мешало ему.
— Ну ладно, — сказал он. — Тогда я пойду. Провожать тебя не надо?
— Нет. Спасибо.
Он пожал плечами в ответ на это беспомощное «спасибо».
— Вообще это окончательное решение? — все же спросил Сергей.
— Думаю, что да.
Это «думаю» могло означать какие-то варианты в будущем, и вдруг он почувствовал вспыхнувшую ненависть к ней, безжалостно отвергавшей его, и к себе, все еще пытающемуся выпросить на прощанье маленькую надежду.
— Ну, раз так… — Больше он уже не мог ничего произнести, все звучало бы слишком глупо, и он стиснул зубы, чтобы заставить себя замолчать.
После репетиции актеры расходились небольшими группами. Некоторые, уже оказавшись на улице, возмущались тем, что Власов отнял у них выходной, заставил в считанные дни разучить новые роли, вообще затеял нечто невообразимое, беспрецедентное, а значит — угрожающее привычному налаженному существованию, хотя и полунищему, но не требующему дополнительных усилий.
Медведев и Цветкова шли вместе — он провожал ее домой, где ее ждал довольно старый, но любящий супруг. Она предпочла бы пойти к любовнику, но Медведев тоже был обременен семьей. По понедельникам, впрочем, они встречались у него, пока его жена была на работе. Так что Эдик, сам того не зная, «сломал кайф» не только Сергею.
— Ну и что ты обо все этом думаешь? — спросила Цветкова, самим раздраженным тоном подсказывая желаемый ответ.
— О чем?
— О новом замысле нашего новорожденного гения?
— Трудно сказать.
Медведев старался быть невозмутимым, хотя это скорее было амплуа, а где-то в глубине души он оставался немалым паникером.
— Трудно? Ты что, не понимаешь, что происходит?! — Цветкова привычно повысила тон. Она любила и на сцене играть роль «по нарастающей», даже когда сценарий требовал обратного.
— Ну… Возникла у человека идея, он пытается ее воплотить.
— Да ты слепой, что ли, Саша? Идея! Просто эта, извини за выражение, шлюшка его охомутала и заставила все это затеять. С «Тремя сестрами» нам удалось чего-то добиться, так она начала свои выкрутасы на сцене, чтобы нас сбить. А теперь и вовсе решила отыграться, власть свою показать над этим недотепой.
— В «Трех сестрах» она Машу сыграла, как никто.
— Вот именно — никто так играть не будет! Она и играла эту… леди Макбет вместо Маши. А теперь хочет все прибрать к рукам. Ты что, собираешься им потворствовать?! У тебя же только что роль отобрали! Ты заслуженный артист, а Эдик — это же бездарность, он вообще на сцену не выходил! И все молчат. А зачем он это сделал? Да чтоб ее еще ярче выделить, дабы никто не затмил. Эдик в роли Макбета — я тащусь! Нам всем в лицо плюют, а мы утираемся!
При всей своей сварливости Цветкова была неглупой женщиной и прекрасно знала, на что надо давить, чтобы переманить Медведева на свою сторону. Он призадумался. Действительно, у него отняли роль, да еще при всех, а это унизительно. И теперь играть ее будет дилетант. Да, Алина играла просто потрясающе, но тем самым она отодвинула всех, в том числе и его, на второй план. Пусть даже это из области конфликта моцартов и сальери, но, если он, Медведев, не Моцарт и сам это прекрасно сознает, почему он должен вставать на сторону своих противников? Из благородства? Но его на хлеб не намажешь.
— Ну и что ты предлагаешь? Он же режиссер.
— Ну и что? Тоже мне — пуп земли, — сказала Цветкова уже спокойнее: ее стратегическая цель — переманить Медведева — была достигнута. — Они и Батанова напугали. Или она и с ним переспать успела? В общем, мы завтра должны собраться вместе — все, кто не хочет молчать и хочет нормально работать, — и идем сначала к Батанову. А если потребуется, то и выше.
— Сейчас не те времена, райкомов нет.
— Не надо! Какие бы ни были времена, таких наглецов надо осаживать, иначе вообще на шею сядут, спасу не будет. Не хочешь — оставайся в стороне. Дождешься, что тебя на улицу выставят.
— Да я как все. Мне тоже как-то это… не понравилось.
— Вот и правильно. — В награду Цветкова прижалась грудью к его локтю, кокетливо улыбнулась, и Медведев понял, что надо остановиться и поцеловать подругу и союзника.
Оставив Алину около гримерной, Эдик прошел в туалет — в другой конец коридора. Он снял часы, положил их на полочку. Было уже почти половина двенадцатого. Здорово я их задержал, скоро начнут возникать, подумал он. Лицо горело, и он открыл кран и подождал, пока пойдет холодная, почти ледяная вода. Ждать пришлось минуты три, но зато он с наслаждением умылся, потом снял рубашку и стал обтирать разгоряченное тело. Он подумал, что ему лишь двадцать пять, а уже появляется брюшко. Надо от него избавиться — ведь он занимался спортом, когда учился в столице. Раньше эта ленивая мысль проскользнула бы в голове и, не встретив особого сочувствия, ушла бы до следующего раза. Но теперь он твердо знал, что в ближайшие выходные обязательно примет меры: сходит на корт, потренируется у стенки, а потом найдет партнера. Впрочем, зачем искать — он предложит Алине играть с ним. Она давно хотела научиться большому теннису. Он даже решил, что подарит ей всю экипировку. Мысль о жене заставила его поморщиться. Но теперь он решит и эту проблему. Слава Богу, что у них нет детей. Он не решался их завести, она боялась тоже — из-за его неуверенности в будущем. Теперь он твердо был намерен покончить с этим унылым браком, не приносящим радости ни одному из супругов.