И лишь про пятого за столом Дубов мог с уверенностью сказать, что видит его впервые. Это был человек средних лет с умными выразительными глазами и слегка восточными чертами лица. Одет он был так, словно угодил на царское совещание откуда-то из ночлежки или даже острога — на нем было рваное нищенское рубище, прикрытое роскошной шубой, явно у кого-то одолженной. Но несмотря на все это, остальные смотрели на странного оборванца с уважением и даже немного заискивающе.
Речь шла о предметах скорее нравственного свойства.
— Почему дела у нас в стране идут через пень-колоду? — задавался вопросом Путята. И сам же отвечал: — Потому что мало внимания уделяем воспитанию наших подданных, мало приобщаем их к высокому искусству… Господин Рыжий!
— А? Что? — вздрогнул Рыжий, оторвавшись от своих раздумий.
— Вы, кажется, последним из нас видели князя Святославского, — продолжал царь. — Знаете, где он теперь? Мне он нужен.
— Боюсь, Государь, что теперь от Святославского много пользы не будет, — все еще думая о чем-то своем, сказал Рыжий. — Его надо брать утром, когда он опохмелится, но не успеет загулять по новой…
— Ну хорошо, утром так утром, — согласился Путята. — Глеб Святославович, вы уж проследите, чтобы князь с утра не запил. А то знаю я его!
— Проследим, Государь, не изволь беспокоиться, — откликнулся «неприметный господин». — Разрешите полюбопытствовать, на что он вам так срочно понадобился?
— Ну, я ж говорил, наша главная задача — приобщить народ к искусству. Как вы думаете, ежели бы люди были бы приобщены к полету Высокого Духа, то они учинили бы сегодняшние бесчинства?
— Еще как учинили бы! — ляпнул Рыжий.
— А вот и ошибаетесь! — с азартом подхватил Путята. — Все беды от того, что нашим славным скоморохам негде давать представления. Великий Софокл на базарной площади — это ж курам на смех. А для этого нужен такой дом, про который бы сказали — вот он, истинный Храм Высоких Искусств!
— Чтобы такой выстроить, Государь, много средств нужно, — подал голос незнакомец в шубе не по размеру. — А злата, как я понимаю, в царской казне совсем не густо.
— Истину глаголешь, боярин Ходорковский, — закивал царь. — Посему до той поры, покамест не построим, будем давать представления в храме Ампилия Блаженного. А заодно переселим туда и князя Святославского со всем его Потешным приказом.
— Что ты вещаешь, подлый нечестивец! — вскочил Евлогий. — Не позволю Храм Божий сквернить!
— А кто тебя спрашивает, Ваше Высокопреосвященство, — пренебрежительно бросил Путята. — Впрочем, если хочешь, то переезжай со своими попами в Потешный приказ. А в Ампилии завтра же начнем готовить новую постановку.
— Государь, а удобно ли играть в Храме этого… как его, Софрокола? — осторожно спросил Глеб Святославович.
— А кто вам сказал, что начинать будем с Софокла? — весело пожал плечами царь. — Для почину попрошу князя Святославского поставить галльскую комедь «Шлюшка Маруся и ее полюбовнички». А заодно и сам в ней сыграю.
— Кого? — изумился боярин Ходорковский.
— Марусю, вестимо! — радостно сообщил Путята.
Евлогий со всех сил грохнул по полу посохом:
— Будь ты проклят Богом и людьми, гнусный самозванец! Отряхаю прах с ног моих и покидаю сие нечестивое сборище. А завтра всем скажу, кто ты есть на самом деле!
И Его Высокопреосвященство с неожиданной прытью кинулся прочь.
— Говори, что хочешь, — крикнул ему вослед самозванец. — Кто тебе поверит, когда ты сам же меня благословлял?!
— Государь, а не слишком ли вы круто с ним? — почтительно спросил Глеб Святославович.
— Да, чего-то я малость погорячился, — самокритично согласился «Государь». — Ну ладно, чтобы не выступал много, так уж и быть, разрешим ему в те дни, когда не будет представлений, проводить в Ампилии его дурацкие богослужения… Глеб Святославович, об чем бишь я толковал, когда ихнее Преосвященство меня сбило с панталыку?
— О том, что вы собираетесь играть шлюшку Марусю, — напомнил Глеб Святославович.
— Да-да-да, вот именно, — подхватил самозванец. — А в образе Марусиного любовничка я вижу нашего почтенного градоначальничка, сиречь князя Длиннорукого. Кстати, где он?
— В дороге, — сообщил Глеб Святославович. — Ты ж сам, Государь, отправил князя послом в Ливонию, а на его место назначил господина Рыжего.
— Неужели? — Путята удивленно обернулся к Рыжему.
Рыжий молча извлек из-под кафтана царский указ и предъявил его Путяте.
— Да уж, после… после нынешнего происшествия что-то с памятью у меня стало, — ничуть не смутился самозванец. — Так что будьте уж так любезны — коли я еще чего позабуду, то напоминайте безо всякого стеснения!..
— Ну, что скажете? — Серапионыч оторвался от «экрана» и проницательно глянул на друзей.
— Дело ясное, что дело темное, — рассеянно откликнулся Дубов.
— Из огня, да в полымя, — добавила Чаликова. — Ясно одно — Васятке в этот гадюшник возвращаться никак нельзя.
— Я так думаю, что нам пока что надо бы проследить за развитием событий, — в раздумии промолвил доктор, — а уж потом решим, стоит ли вмешиваться. А то как бы еще хуже не вышло!
— Что ж, пожалуй, — не очень охотно согласилась Надя. Не то чтобы она разделяла докторскую осторожность, но опыт последних дней наглядно подтверждал его правоту. — Вася, а как вы считаете?
— Да-да, Наденька, я с вами полностью согласен, — невпопад ответил Василий. Как только Надежда с Серапионычем затеяли обсуждение извечного вопроса «Что делать?», Дубов наклонился к самому кристаллу и что-то чуть слышно прошептал. Самозванец и его соратники тут же исчезли, и по грани побежали полосы, которые сначала были черно-белыми, а потом незаметно начали принимать различные цвета.
— Признайтесь, Вася, вы что-то задумали, — сказала Надежда, невольно любуясь необычною цветовой гаммой. — Должно быть, попросили кристалл о чем-то таком, на что он не способен.
— И я даже догадываюсь, о чем, — добавил доктор.
— Да, — кивнул Василий. — Знаете, я в последние дни ловлю себя на том, что поступаю совершенно нерационально и нелогично. И ничего не могу с собой поделать. Вернее, даже не столько не могу, сколько не хочу. Вот, например, когда я решил задержаться в Царь-Городе. Да, конечно, устроить побег боярина Андрея. Но главное-то для меня было в другом — отплатить Путяте за его хамство. Хотя раньше я такие пустяки и в голову никогда не брал. А теперь… Я прекрасно понимаю, что это невозможно, потому что невозможно. И тем не менее попросил кристалл показать… показать Солнышко. Я знаю, что вы скажете — что «того света» не существует, а если он и есть, то его нельзя увидеть, даже через колдовской кристалл. Но ведь вы же видели Солнышко вчера!
— Вчера двадцать лет назад, — мягко уточнила Надя. Ей было искренне жаль Василия, а в голове мелькнула мысль: непременно надо завтра сходить на почтамт и позвонить в Москву родителям и Егору, сказать, что помнит и любит их.
Дубов оторвал взгляд от кристалла и посмотрел на часы:
— Уже три с половиной минуты. Подождем еще полторы, и если ничего не будет — значит, увы.
Однако на исходе четвертой минуты полосы стали рассеиваться, и вскоре грань кристалла показала некое помещение, более похожее на мастерскую художника: стена была завешана картинами, некоторые стояли на полу прислоненные к стенке, а посреди комнаты стоял мольберт с неоконченным лесным пейзажем, над которым трудился человек в очень коротких джинсовых шортах и шлепанцах на босу ногу. И хотя со спины его лица почти не было видно, Василий изумленно прошептал:
— Это он…
Надя и Серапионыч пригляделись. Действительно, волосы у художника были такими же ярко-рыжими и коротко подстриженными, как у юного Гриши Лиственницына, а когда он приоборачивался, то его профиль тоже очень походил на Солнышкин. И все равно — верилось с трудом.