— Пожарского боялись, — сказал Алексей Константинович.
— Как слишком сильного? — спросил Саша.
— Не только, еще как слишком честного: он не был замешан ни в сотрудничестве с самозванцами, ни в сотрудничестве с поляками.
— И избрали компромиссную фигуру.
— Не совсем, — сказал Толстой. — Тогда избирали не личность за ее заслуги, а род за заслуги рода. Романовых любили, и они были в родстве и с Иоанном Васильевичем через его первую жену Анастасию, и с Федором Иоанновичем. А про 20 тысяч рублей, которые потратил Пожарский для того, чтобы стать царем, видимо, клевета. Сам он вообще не выдвигал свою кандидатуру.
— Алексей Константинович! — сказал Саша. — Давайте вы нам будете русскую историю преподавать, а то у нас с Володей ее отменили.
— Спасибо, — улыбнулся Толстой. — Но я никогда не пробовал себя в роли преподавателя, и сейчас служба отнимает много времени, и я еще пытаюсь писать.
— Как ваш «Князь Серебряный»? — спросил Саша.
Толстой посмотрел удивленно.
— Откуда вы знаете? — спросил он.
— Мне говорили, что вы пишете исторический роман из эпохи Ивана Грозного, — улыбнулся Саша. — И где-то я слышал, что он называется «Князь Серебряный». Это не так?
— Я еще не решил, — сказал Толстой. — Но… возможно…
— В любом случае претендую на томик с подписью, как только выйдет, — сказал Саша. — Как бы ни назывался. Когда ждать?
— Года через два-три… наверное…
— Не тратьте время на службу, — сказал Саша. — Вы — большой писатель. О том, что вы были когда-то флигель-адъютантом, лет через сто вспомнят одни историки литературы. А Козьму Пруткова и «Князя Серебряного» будут читать многие.
— Государь меня не отпускает, — пожаловался Толстой.
— Папа́ не понимает, что такое четвертая власть, — пожал плечами Саша. — Даже великие люди — всего лишь дети своего времени.
— Четвертая власть? — переспросил Никса. — Это что-то новое. Ты раньше об этом не говорил.
— Не успел, — сказал Саша. — Три первые власти — это законодательная, исполнительная и судебная. Четвертая власть — это пресса. Именно журналисты в свободных странах — властители дум. Но в условиях цензуры эту роль принимает на себя литература и литературная критика. Ну, где это видано на Западе, чтобы за посещение литературных вечеров по пятницам кто-то на каторгу загремел?
— Петрашевцев обвиняли не только в чтении письма Белинского, — заметил Толстой.
— Я знаю, — сказал Саша. — Давно мечтаю посмотреть материалы дела, доходили до меня слухи, что там есть признаки фабрикации. Как только прочитаю две сумки книг, которые сегодня набрал в библиотеке Александровского дворца, обязательно попрошу папа́.
— Все, что вы говорите, очень лестно, — заметила Софья Андреевна Миллер. — Но Иван Тургенев сильнее, как писатель.
— Все-таки меня поражает, насколько женщины, даже умные, могут не понимать, кто рядом с ними, — сказал Саша. — И сказать будущему классику какую-нибудь гадость, например: «Ну, ты же не Достоевский»!
— Достоевский? — переспросила госпожа Миллер. — Осужденный по делу Петрашевцев? Он известен пока только романом «Бедные люди» и повестью «Белые ночи». Или вы кого-то другого имели в виду?
— Именно его. И он, насколько я знаю, прощен.
— Будущий классик? — спросила Софья Андреевна.
— Никаких сомнений, — сказал Саша.
— И Толстой? — усмехнулась Миллер.
— Конечно, — кивнул Саша. — А что касается Тургенева. Он мне подарил «Записки охотника» с подписью. Они у меня полежали некоторое время на столе, потом, когда меня окончательно заела совесть, я их перечитал. Написано, конечно, замечательно. Проходить в школе его, конечно, будут. Но эти описания погоды на три страницы! На три страницы, господа! Для меня это слишком медленно. Не пройдет и полвека, как читатели с трудом смогут выносить описания не то, что на три страницы, а на один абзац. И школьники будущего будут так же проклинать Тургенева, как они сейчас Вергилия проклинают.
— Вы там больше ничего не увидели, кроме длинных описаний, Ваше Высочество? — поинтересовалась Софья Андреевна.
— Увидел, — улыбнулся Саша. — Алексей Константинович, вы с Иваном Сергеевичем, говорят, лично знакомы. Его «Записки охотника» — это сознательный оммаж Радищеву?
Граф слегка побледнел.
— А ведь действительно, — проговорил Никса. — Я не замечал раньше.
— Вы имеете в виду «Путешествие из Петербурга в Москву»? — спросил Толстой.
— Конечно, — кивнул Саша. — Вам нечего бояться, граф. И там, и там герой путешествует: у Радищева из Петербурга в Москву, у Тургенева как охотник по лесам, полям и поместьям. И там, и там одна из главных тем: крепостное право. Но Радищев больше отвлекается на прочую социальную критику и политологию, а Иван Сергеевич на человеческие взаимоотношения и описания природы.