Они вышли на набережную.
Давно рассвело. Солнце шло к зениту. Небо было лазурным, как весной. Только традиционный крещенский мороз щипал за щеки и хватал за уши. А шапку, между прочим, надеть нельзя, ибо служба еще не кончилась.
Саша с беспокойством посмотрел на Никсу. Он тоже с непокрытой головой. А как же!
На Дворцовой набережной справа и слева от них выстроились полки армии, гвардии и флота. Увидев государя, встретили его громовым «ура!»
А прямо напротив Иорданского подъезда на льду Невы была выстроена временная деревянная церковь с зеленой крышей, усыпанной звездами. Скорее беседка, ибо без стен, только колонны и романские арки.
С набережной к ней вела покрытая ковром лестница.
Здесь, под сенью часовни во льду была вырублена прорубь в виде креста. Помещение было так мало, что под крышей уместилась только царская семья, митрополит и высшее духовенство. Остальной народ толпился на набережной и вокруг на льду.
И народу было столько, что удивительно, что лед не проломился.
Священник трижды опустил в воду крест. И грянули пушки Петропавловской крепости, а за ними — ружейный салют. Один залп сменял другой. Птицы взмыли со стен и кружили в небе.
— Сколько всего будет залпов? — спросил Саша Никсу.
— Сто один, — ответил брат.
Митрополит окропил святой водой из проруби расставленные вокруг гвардейские знамена и всех присутствующих.
Саша опасался, что придется лезть в прорубь в мороз, но обошлось.
Начался парад. Мимо императора церемониальным маршем проходили войска.
Только после парада семья смогла вернуться в свои покои.
И тогда народ ломанулся под сень.
Из окна дворца не было видно, что там происходит.
Только люди выходили оттуда с бутылками, ведрами и целыми бочонками с водой.
— Они действительно ныряют в прорубь? — поинтересовался Саша. — Она еще не замерзла? По-моему, еще при нас покушалась покрыться тонким ледком.
— Ныряют, не сомневайся, — сказал брат. — Еще как ныряют.
— Слушай, я хочу посмотреть на это действо, мне интересно.
— Надеюсь, сам туда не полезешь?
— О, нет!
— Чуть позже, — пообещал не участвовавший в шествии, но вернувшийся на службу Рихтер, — когда народ немного разойдется.
Когда они вышли из непарадного «Детского» подъезда Зимнего, на западе уже горел закат, окрашивая оранжевым и розовым снег на Невском льду и бросая на лед длинные синие тени от колонн «иордани» и копошащегося под ней народа.
Они подошли ближе, и то, что Саша увидел под сенью, повергло его в глубокий шок.
Глава 13
То, что мужики бросаются в прорубь в одних нижних рубахах, а то и нагишом, прикрыв руками причинной место, для Саши неожиданностью не было. То, что женщины всех сословий делают тоже самое, только в рубашках, в общем, тоже.
Но то были дамы, не отличавшиеся стыдливостью, ибо мокрое белье прилипало к телу и только подчеркивало все формы, а эпоха, знаете ли викторианская. Так что наиболее скромные прыгали в прорубь вообще во всем, что на них было, разве что сняв шубу, а иногда и не сняв.
Мужская половина купальщиков со смехом помогала им выбраться обратно.
При этом никаких раздевалок прорубь не предусматривала.
Рихтер взглянул на Сашу и понял все неправильно.
— Может быть, вам не стоило сюда спускаться, Александр Александрович, — задумчиво проговорил гувернер.
— Я не на то смотрю, Оттон Борисович, — сказал Саша. — Никса, они что так домой и пойдут? В мокрой одежде?
— А как еще? — спросил брат.
— Им обычно недалеко, — успокоил Рихтер.
— Да хоть рядом! — возмутился Саша. — Мороз же! Это гарантированная пневмония.
— Пневмо… что? — переспросил Никса.
— Болезнь лёгких, — перевел Рихтер, учивший греческий в Пажеском корпусе.
— Воспаленье лёгких, — уточнил Саша.
— Понимаешь, вчера девушки гадали, — объяснил Никса, — а это грех. Смыть же надо.
— Ты в это веришь?
— Я — нет, а они — да. Баженов говорит, что это языческий обычай, который вообще к христианству отношения не имеет. Что грехи смывает не ледяная вода из проруби, даже освященная, а искреннее раскаяние.
— Да? Пусть напишет. Мне больно смотреть на это коллективное самоубийство.
Но купающиеся в тулупах мещанки были еще не самым страшным. Потому что одна из купальщиц притащила с собой грудного ребенка, раздела и тоже погрузила в прорубь.
Саша сделал шаг вперед.
— Стой! — приказал Никса.
Саша оглянулся.
— Они считают, что это спасет от болезней на весь следующий год, — более мягко добавил брат.
— Мало ли, что они считают! — возразил Саша. — Да уж! Спасет от болезней!
Мещанка с ребенком оказалась не одинока. Ее примеру последовали еще две женщины, погрузив в прорубь своих младенцев. А за ними плюхнулась в воду во всей одежде девочка лет пяти.
И Саша сделал еще один шаг вперед.
Никса шагнул за ним и положил ему руку на плечо.
— Не отнимай у толпы ее игрушки, — посоветовал он.
Это были еще не самые опасные «игрушки» толпы. Потому что один из мужиков лег на лед, зачерпнул в ладони невскую воду и стал жадно пить. Его примеру последовали еще несколько человек, в том числе женщины и та маленькая девочка в мокрой одежде.
— Они что спятили? — поинтересовался Саша. — Самый центр города. В Неву идут все стоки. Это же просто суп из бактерий!
Остальная публика, воспользовавшись затишьем и успокоением волнения в «иордани», в которой временно никто не плескался, стала наполнять водой ёмкости всех форм и размеров: от кринок и кувшинов до деревянных ведер и бурдюков.
— Они тоже будут это пить? — спросил Саша.
— Окроплять дом, — уточнил Никса, — ну, и пить, конечно.
— Слушай, это надо остановить! — воскликнул Саша.
Никса обнял его за плечи.
— Саша, ты знаешь историю архиепископа Амвросия? — спросил он.
— Может быть, по-моему, Амвросиев было много.
— Не слышал о Чумном бунте?
— Слышал, конечно.
— Я имею в виду архиепископа Московского Амвросия Зертис-Каменского.
— Не помню. Напомни.
— Дело было при прапрабабушке, когда в Москву пришла чума. Говорят, что в день умирало по тысяче человек, люди падали мертвыми прямо на улицах или трупы выбрасывали из домов, и их не успевали убирать.
— Иногда хоронили в садах, на огородах или в погребах, — добавил Рихтер.
— Еще при Петре Великом над Варварскими воротами Китай-города был помещен список Боголюбской иконы Божией Матери, — продолжил Никса. — Во время эпидемии в народе распространился слух, что икона исцелила многих людей во Владимире. Так что перед Варварскими воротами начали собираться толпы людей, икона была снята, перед ней совершались молебны, и каждый желающий мог приложиться к ней.
— Во время чумы? — переспросил Саша.
— Да, именно, — кивнул Никса.
— И куда смотрела собеседница Вольтера Екатерина Алексеевна?
— Государыня была в Петербурге, — вступился Рихтер.
— А назначенный ею архиепископ Амвросий — в Москве, — продолжил Никса. — Он с Вольтером не переписывался, но прекрасно понимал опасность и приказал убрать икону, прекратить молебны, а короб с пожертвованиями — опечатать. Толпа не позволила унести икону и решила, что архиепископ присвоил деньги. Ударили в колокол на Набатной башне. С криком «Грабят Богородицу!» вооруженные топорами, дубинами, камнями и кольями мятежники бросились сначала в Кремль, в резиденцию архиепископа в Чудовом монастыре. Амвросия там не нашли, но монастырь разграбили. Настигли его в Донском монастыре, где он и был убит. После этого бунтовщики начали громить карантинные заставы, чумные больницы и дома знати. Пришлось применить силу, чтобы подавить бунт.
— Считаешь, что меня тоже разорвут на куски эти милые люди? — спросил Саша.
И кивнул в сторону веселых горожан над ледяной прорубью.
— Вполне могут, — сказал Никса. — Поэтому я тебя туда не пущу.
— Сколько человек погибло при подавлении восстания? — спросил Саша.