А 26 мая, во вторник, Гогель вручил ему телеграмму.
От Склифосовского. Из Москвы.
«Кажется получилось Подробнее письмом».
У Саши не было ни малейшего желания дожидаться письма.
— Григорий Федорович! Мне срочно нужно в Москву.
— Это к государю, — вздохнул Гогель.
У папа́ был госсовет, мама́ оказалась более доступной. Он нашел её в серебряном кабинете, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, где в ноябре прошлого года они всей семьей читали «Колокол» с письмом Александра Ивановича.
В яркий майский день кабинет выглядел совсем иначе, чем тем ноябрьским вечером: легко и воздушно. Зеркала отражали тонкие растительные узоры на стенах, позолоченную люстру под потолком и зеленые деревья в саду за окном.
Саша даже не стал выгонять фрейлин, ибо Жуковскую совсем не хотелось удалять, учитывая победные обстоятельства, а от умной Тютчевой он ждал поддержки.
— Мама́! — с порога начал Саша. — Они выделили бактерию! Это открытые всемирно-исторического значения! Мы будем подавать на Демидовскую премию!
И он развернул телеграмму на столе.
Мама́ пробежала её глазами, но кажется не вполне поняла.
— Они выделили бактерию туберкулеза, — пояснил Саша. — Склифосовский. В Москве. Это жизнь Никсы.
— С Никсой почти все в порядке, — заметила императрица.
— Дай Бог, если так, — кивнул Саша, садясь рядом с нею на ментоловый диван. — Но не факт. Эта гадость так легко не отвязывается. Я бы продолжил исследования. Да и Никса не один.
Мама́ побледнела.
— Мне надо в Москву, — сказал Саша. — Я хочу всё увидеть своими глазами. И оценить, стоит ли нам кричать об этом во всех медицинских журналах или лучше все перепроверить и убедиться, что мы не ошибаемся. И обнять Склифосовского. Он в десять раз более того заслужил.
— Это сложно, — задумчиво проговорила Мама́.
— Чего тут сложного! — удивился Саша. — Чугунка ходит. Ехать-то одну ночь!
— Немного дольше, — сказала Мама́. — И надо будет приготовить Кремлевский дворец…
— На кой… зачем? — хмыкнул Саша. — В Москве нет гостиниц?
— Гостиница — это не совсем для великого князя.
— Можно инкогнито, — предложил Саша. — Мне совершенно не нужны букеты цветов, фанфары и толпы встречающих. Урядник Петр Михайлов, граф Северный, гимназист Саша Александров.
Мама́ улыбнулась, но покачала головой.
Разговор продолжился вечером за семейным столом в купольной столовой, в присутствии Папа́.
— Ты хоть понимаешь, насколько это серьезное предприятие? — спросил отец. — Такие поездки загодя готовят!
— Билетов нет на поезд? — поинтересовался Саша.
Папа́ вздохнул.
— Царский поезд надо еще вписать в расписание.
— Господи! Ну, зачем царский поезд? Готовить царский поезд для того, чтобы я один мог сгонять на пару дней в Москву? Я же сказал: инкогнито. Могу даже Гогеля не брать. Сам справлюсь. Склифосовский меня встретит в Москве.
— Что? — спросил Папа́.
— Я могу даже не тратиться на гостиницу. Николай Васильевич поставит раскладушку в лаборатории.
Папа́ возвел глаза к розетке на пололке.
— Не понимаю, — сказал Саша. — Если я могу спать на раскладушке у себя дома, почему я не могу спать на ней в лаборатории Склифосовского?
— Ладно, — сказал отец. — Поезжай, но ты должен обещать, что я больше никогда от тебя не услышу имен ни Петрашевского, ни Дурова, ни Бакунина.
— Не могу, — вздохнул Саша. — Революционеры, если их долго не прощать, могут решить, что иначе никак не получиться вернуться в милый сердцу Петербург, кроме как замутив революцию. А если вдруг я об этом узнаю? Что мне тогда делать с зашнурованным ртом?
Отец усмехнулся.
— В этом случае можешь их называть. Но только в этом.
— Хорошо, договорились, — улыбнулся Саша.
27 мая, в среду, билеты на чугунку были на руках у Гогеля. Поезд отходил в шесть часов вечера.
Саша еще успел послать телеграмму, в очередной раз нагло воспользовавшись правительственной связью: «Приезжаю мск 10 утра 28 мая Встречайте».
В половине шестого они были на Николаевском вокзале.
Одним Гогелем, разумеется, не обошлось. Сашу сопровождал камердинер Кошев и лакей Митька, а гувернера слуга Прохор.
Зачем нужна вся эта орава Саша понимал плохо.
Он насмотрелся на пригородные поезда в Петергофе, а вот поезд дальнего следования видел впервые. И, да, было на что посмотреть.
Металлический вагон тёмно-серого цвета имел семь одностворчатых дверей с ручками и поручнями, а под ними вдоль всего вагона тянулась единая подножка, шириной сантиметров в пятнадцать, а над ней — дополнительные прямоугольные ступеньки под каждой дверью.