— Ваше Высочество, вы для нас сыграете? — спросил Альфонский.
— «К Элизе»?
— Да, — кивнул ректор, — давно мечтал послушать, как играет автор.
— Ей, Богу, Бетховен! — сказал Саша, вставая из-за стола. — Наверняка, если поискать, найдется в его бумагах. Или бумагах его подруг и почитательниц. Кого там звали «Элиза»?
Подобной музыкальной эрудицией никто не обладал, так что вопрос повис в воздухе.
Пианино в столовой имелось. Какой же дворянский дом без инструмента?
Темно-коричневое с золотой надписью: «Becker».
Саша сел, открыл крышку, и полилась знаменитая мелодия. Сколько раз его просили это сыграть!
После музыки Альфонский с сыном Витей повел его на экскурсию по универу. Гогель решился доверить подопечного ректору и ушел отдыхать с дороги.
Что Сашу совершенно устраивало.
Начали, собственно с ректорского дома, который оказался старейшим строением университета, выжившим во время пожара 1812 года.
— Его спас декан нравственно-политического факультета Христиан Штельцер, — рассказывал Аркадий Алексеевич, — он единственный из профессоров остался в Москве во время французской оккупации и пытался спасти университетские здания, музейные коллекции, библиотеку и имущество профессоров. Считал себя проректором и пытался руководить оставшимися служителями университета. Но был вынужден поступить в учрежденный французами московский муниципалитет, где, как юрист, служил по уголовной части, возглавил департамент «общественной безопасности» и, говорят, участвовал в расстрелах поджигателей.
— Если сии патриоты поджигали университетские фонды, даже не знаешь, как к этому относиться, — заметил Саша.
— Было расследование, — продолжил Альфонский, — Штельцер оправдывался тем, что «служил городу, а не врагу». Но, по свидетельствам очевидцев, он «весьма дурно поступал с нашими». За сотрудничество с французами Сенат приговорил его к лишению чина и высылке за границу, но государь Александр Павлович объявил амнистию. А Штельцер написал прошение на высочайшее имя, где полностью раскаялся. Так что приговор в исполнение не привели. Ему даже вернули жалование за два года, пока длилось следствие.
Но он все равно покинул Москву, и через некоторое время был избран ректором Дерптского университета.
— Жаль… наверное, — сказал Саша. — Мне вообще обидно, когда умные и образованные люди нас покидают. Даже если все не так однозначно.
— Дерптский — тоже российский университет, — заметил Альфонский. — А неоднозначно все более чем. В тот же год его уличили в торговле докторскими степенями без экзаменов и защиты диссертации. Это было громкое дело, которое получило название «Дерптской аферы». Летом, во время каникул, когда в университете почти не было ни профессоров, ни студентов, двух немцев произвели в доктора права. Первый был богатым театральным портным, а второй — купцом. С помощью ученой степени они рассчитывали приобрести чин коллежского асессора и потомственное дворянство.
Говорят, что Штельцером и деканом юридического факультета Христианом Кёхи была получена взятка в 30 тысяч рублей.
— Серьезно! — заметил Саша.
Этак штук шесть березовых рощиц.
— Но, наверное, преувеличивают, — сказал Альфонский. — Так или иначе ни о каких диссертациях никто не слышал, зато много говорили о прекрасном обеде, данном посредником, который передавал купюры. Вскоре слухи дошли до Петербурга.
— Александр Павлович знал?
— Конечно. Ему передал министр просвещения князь Голицын.
— Каторга?
— Нет, не так круто. Но последовал высочайший приказ лишить профессоров их должностей с обязательством немедленно покинуть Дерпт и запрещением вступать на службу в Российской империи.
Так что Штельцер вернулся на родину, в Пруссию.
— Ну, может быть и не надо профессоров на каторгу, — сказал Саша. — Добрый Александр Павлович, наверное, знал, что делал.
— Да, — сказал Альфонский. — Правда, два года докторские степени не присваивали вообще, но потом изменили правила, и злоупотребления кончились. А Штельцер еще успел послужить приват-доцентом Берлинского университета.
— А говорят «честная Германия», — хмыкнул Саша.
— Немцы разные, — заметил Альфонский.
— Григорий Федорович, слава Богу спит, — Саша улыбнулся и подмигнул. — Так что хорошо, что вы мне все рассказываете, про Штельцера очень интересно.
— Редакцию покажем Александру Александровичу? — тихо спросил Витя.
Аркадий Алексеевич приподнял брови и задумался.
— Что тут у вас за «Колокол» выходил? — заинтересовался Саша.