— Курить запрещено, за курение карцер, — попытался оправдался ректор.
— Карцер, видимо, не панацея, — заметил Саша. — Мне кажется, штрафы эффективнее.
— Они и так многие без гроша в кармане.
— Есть на табак — значит, не без гроша. И, наверное, должна быть курилка, на первое время, даже дедушка это позволял. А то они взвоют, с наркотика просто так не слезешь. Но, чтобы в коридорах, аудиториях и столовой не курили. Кстати, а где у вас столовая?
— Можно поужинать у меня.
— Не в том дело, — усмехнулся Саша. — Просто хочу посмотреть на столовую.
— Хорошо, — вздохнул Альфонский.
Столовая располагалось на первом этаже главного корпуса и представляла собой великолепное помещение в классическом стиле. Роспись стен с завитками, вазами и портретом Ломоносова, сводчатый потолок с плафоном: голубое небо с нежными облаками; хрустальные люстры, тяжелые плюшевые шторы и жатый шелк занавесок между ними. Наборный паркет с многолучевой звездой в центре зала.
В общем, дворец науки.
Саша с ректором и его сыном сели за длинный стол, покрытой белой скатертью. И на кухне всполошился буфетчик и забегали слуги.
Что-то очень они забегали…
В столовой были посетители.
Рядом с Сашиным столом тут же выстроилась небольшая очередь желающих представиться.
Первым оказался студент лет двадцати, стройный, с тонкими чертами лица и высоким лбом.
— Мамонтов Анатолий, Ваше Императорское Высочество, — назвался он, — Физико-математический факультет, естественное отделение.
— Вы не родственник купца Мамонтова? — поинтересовался Саша.
— Я его сын, — улыбнулся Анатолий.
— Счастлив познакомиться, — сказал Саша. — Перебирайтесь к нам.
И он величественным (как ему показалось) жестом указал на место напротив.
Мамонтов радостно послушался.
— Александр Столетов, — представился следующий.
— Физический факультет, — предположил Саша.
— Физико-математический, — кивнул Столетов, — но изучаю физику.
— И обязательно прославитесь, — пообещал Саша. — Садитесь с нами.
Столетов покосился на соседний стол.
— У меня там чай, — сказал он.
— Приносите.
Будущий исследователь фотоэффекта перетащил стакан с бедно-желтым чаем и булочку такого же окраса.
И расположился рядом с сыном миллионера Мамонтова.
Следующим был юноша, которого Саша уже запомнил по встрече на вокзале.
— Владислав Завадский, — представился он, — Юридический факультет.
— Рад познакомиться с моим политическим оппонентом, — сказал Саша. — Присоединяйтесь к нам, подискутируем.
Это был тот самый юный юрист, что критиковал Сашину конституцию.
Владислав подхватил такой же непрезентабельный чай и чахлую булочку с соседнего стола и сел напротив.
После Завадского были еще двое студентов, имен которых Саша не знал и не запомнил, но все равно, чтобы не обидеть, пригласил к своему столу.
Зато подошел студент, чью фамилию Саша помнил из истории адвокатуры.
— Александр Пассовер, — представился будущий конкурент и коллега Плевако.
— Юридический? — улыбнулся Саша.
— Да, — кивнул Александр. — Как вы всё угадываете?
— Ну, пророк я или не пророк! Садитесь с нами, Александр Яковлевич.
Внешностью Пассовер обладал библейской: тонкий нос, копна черных вьющихся волос, карие глаза и намечающиеся над пухлой верхней губой черные усики.
Он, кажется, несколько удивился обращению по неназванному отчеству, но присоединился к компании.
Последним, чьё имя было Саше смутно знакомо, оказался молодой человек прямо противоположной, совершенно славянской, почти мужицкой наружности.
— Павел Потехин, — представился он, — Юридический факультет.
И Саша пригласил и его.
Вскоре свободные места кончились, и студенты начали заимствовать стулья у соседних столов и располагаться в два ряда.
Наконец, Саше тоже принесли чай и булочку.
Только чай был густого красноватого оттенка, а булочка большой, пышненькой и с коричневой корочкой наверху. И при этом божественно пахла.
Саша взглянул на ужин Завадского.
— Ещё не трогали, Владислав? — спросил он.
— Не-ет.
— Я тоже. А давайте поменяемся?
— Хорошо.
И жидкий чай вида «ослиная моча» перекочевал к Саше в сопровождении, как оказалось, совершенно твердой булочки, а красный чай и сдоба Саши достались Завадскому.
А краем глаза Саша заметил, что Альфонский бледнеет.