— Я понял, — вздохнул Альфонский.
— Поверьте, у меня нет ни малейшего желания видеть профессора на каторге, и я не получу от этой картины ни грамма удовольствия. Моя цель исправить ситуацию, а не репрессировать кого-то, поэтому я предпочитаю менять систему, а не сносить головы. И надеюсь на ваше содействие. Но, если вдруг все будет по-прежнему, придется искать причины.
— Не останется, — пообещал ректор.
Небо было ясное. Выше догорающей полосы заката горел тонкий месяц и две первых ярких звезды.
— Которая из них Венера? — спросил Саша.
— Сейчас та, что ближе к горизонту, — ответил Витя. — Юпитер выше. Хотя бывает и наоборот.
И ответил он таким голосом, словно был готов расплакаться.
— Мы как раз хотели вам спутники Юпитера показать, Ваше Императорское Высочество, — тем же тоном продолжил сын ректора.
— Давайте, — кивнул Саша.
— Обсерваторию создал ректор нашего университета Иван Алексеевич Двигубский, — устало объяснил Альфонский. — И поручил нашему выпускнику магистру математики Александру Бугрову. Результаты наблюдений публиковались в газете «Московские ведомости». Но Александр, к сожалению, рано умер.
— Болезнь? Несчастный случай? — спросил Саша.
— Покончил самоубийством.
— Почему?
— Никто не знает, — сказал Альфонский. — Он подавал надежды, опубликовал пару научных работ, готовился ехать учиться за границу и потом получить профессорское звание. У нас тогда выходил журнал «Новый магазин естественной истории, физики, химии и сведений экономических». Там была опубликована его статья о солнечном затмении в августе 1820 года. И ровно через год после затмения он застрелился.
Саша внимательно посмотрел на ректора. Не зря он это рассказывает…
— Мне кажется, как бы не было плохо, всё может измениться, — заметил он. — Поэтому мне всегда горько о таком слышать. А что за журнал?
— Из лучших научных изданий России. Между прочим, там была опубликована первая работа Герцена, когда он ещё не оставил науку ради политики.
Они поднялись на террасу, Витя настроил телескоп, и Саша посмотрел в окуляр.
Вокруг яркой белой звезды в наклонную линию выстроились четыре маленьких звездочки: две с одной стороны и две с другой.
— Все четыре видны, — прокомментировал Витя.
— Все? — переспросил Саша. — Их всего четыре?
— Да, конечно. Не помните?
— Помню: Ио, Европа, Ганимед, Каллисто. Ио, кажется, ближе всех к Юпитеру, а Ганимед — самый большой.
— Да, — согласился Витя.
— Просто думал, что их больше, — признался Саша.
Там, в покинутом будущем, лун Юпитера было известно штук восемьдесят или около того.
Альфонский стоял, опершись на балюстраду и опустив голову.
И Саше горячо захотелось, чтобы ректор действительно ни о чем не знал.
Что будет с Витей, если его отец пойдет под суд? Выгонят из универа?
Может, свечку поставить в Исакии и помолиться о том, чтобы Альфонский все успел исправить за месяц, и не пришлось исполнять угрозу? Это же очень правильно с христианской точки зрения, молиться о том, чтобы грешник вернулся на путь истинный.
К ректору подошел слуга и что-то ему шепнул.
— Ужин готов, Ваше Высочество, — сказал Альфонский.
— Нет, — ответил Саша. — Я сыт.
— Вас проводить в вашу комнату? — спросил Витя.
— Да, пожалуйста.
По дороге Саша рефлексировал о том, почему ему так легко выгнать буфетчика и эконома и так трудно прямо обвинить ректора. Даже не потому, что вина буфетчика очевидна, эконома — практически очевидна, а ректора — только предполагается. Просто буфетчик и эконом далекие и непонятные, а ректор — свой, из той же социальной страты.
Ну, кто такой эконом? Что-то вроде завхоза?
А с профессорами, там в будущем, он запросто попивал винцо где-нибудь на даче в Кратово. На такой же террасе, только деревянной и увитой девичьим виноградом с багровыми по осени листьями. И шумели сосны над пламенеющей полосой заката.
А они трепались о политике, полностью понимая друг друга, точнее, перемывали косточки власти.
И Саша подумал, что тумблер «свой-чужой» срабатывает где-то глубоко на подсознательном уровне. И что в корне неправильно делить людей по этому принципу.