— И вы перешли! — поморщился Савва Васильевич.
— Ну, а как же, тятенька? — вступился Тимофей Саввич. — Они в тюрьме сгинут, а фабрика? А рабочие? Пропадет дело-то!
— И за какие это грехи Петропавловка? — поинтересовался Саша. — За растрату?
— Это только с их слов крепость, — заметил Гогель.
— А что они тогда к единоверцам перешли? — спросил Саша.
— Ну, кто их знает! Бывает всякое…
— Не преумножайте сущности, Григорий Федорович! — сказал Саша. — Объяснение уже есть.
— Мы хотели перевести тело отца, чтобы похоронить его на Преображенском кладбище, — продолжил Гучков. — Хлопотали месяц, прежде чем получили разрешение. Батюшка умер в декабре. И только в конце января, с предписанием министра внутренних дел на руках, мы выехали из Петрозаводска, и три недели по зимним дорогам везли гроб в Москву. Часть отцовского имущества осталась в пользовании Преображенской общины. Мы не стали ничего менять и отказались от наследства.
— Я уже говорил об этом моему отцу, — сказал Саша. — О том, что в преследованиях старообрядцах нет ни пользы, ни смысла, ни справедливости. Пока безуспешно. Но это не значит, что я замолчу.
— Мы знаем, — сказал Тимофей Саввич, — читали.
— Опять ты этого безбожника читаешь! — упрекнул Савва Васильевич.
— Герцена, — улыбнулся Саша.
— Безбожник-то за нас, тятенька, — сказал Морозов-младший, — пишет, что давно пора прекратить «глупые преследования старообрядцев».
— Да, знаю, — махнул рукой Савва Васильевич. — А все одно: безбожник!
— Не знаю, насколько он атеист, — заметил Саша, — но зато вы знаете, что от меня ждать.
— Это точно! — сказал Тимофей Саввич.
— Савва Васильевич, вы про алтари не закончили, — заметил Саша. — Я вас прервал, и мы стали слушать про батюшку Ефима Федоровича и Преображенскую общину. А на Рогожке что случилось? Почему запечатали алтари?
— Пять лет назад умер священник Ястребов, — начал Морозов-старший, — он был последним из попов-никониян, который к нам перешел. И мы на Рогожском кладбище остались без священства, поскольку дедушка ваш брать беглых попов нам запретил.
В Белой Кринице у нас есть митрополит Кирилл. Он ставит епископов, а они рукополагают наших попов. Но никонияне их не признают, считают лжепопами, и потому они служат тайно: венчают, крестят и отпевают, только литоргию служить строго запрещено.
— Литургию? — переспросил Саша.
— Да, — кивнул Савва Васильевич, — у нас говорят «литоргия», обедня то есть. Так было два года, и мы ни разу не нарушили запрета. А потом нас оклеветали. Единоверцы новоявленные. Не из федосеевцев, из наших, рогожских. Они-то и донесли митрополиту Филарету, что поп наш Крынин, несмотря на запрещение, служит открыто в алтаре рогожского храма литоргию.
— Только это была неправда, — добавил Тимофей Саввич.
— Неправда! — повторил Морозов-старший. — Только все равно пришли чиновники с попами никониянскими и наложили на алтари печати.
— Какая разница? — спросил Саша. — Это так же неважно, как была ли у отца Ефима Федоровича домашняя молельня или общественная. Плохо не это. Плох запрет.
— Александр Александрович! — вмешался Гогель. — Запрет не на пустом месте. Они считают, что мы вообще не в Христа веруем, а нас Иисус — это не их Исус, а совсем другой Бог, родившийся на восемь лет позже.
Саша внимательно посмотрел на господ Морозовых.
— Так это, Савва Васильевич?
— Дураки! — сказал Морозов-старший. — Есть дураки такие. А где их нет?
— То есть это не общее мнение старообрядческих общин? — уточнил Саша.
— Нет! — возразил Савва Васильевич. — Боже упаси, Ваше Высочество! Вообще мало таких.
— И государя не поминают во время этой их «литоргии», — добавил Гогель.
— А это уж совсем неправда, Ваше Превосходительство! — воскликнул Савва Васильевич. — Молимся всегда за державного государя Александра Николаевича! Даже федосеевцы молются. Нет же власти не от Бога!
«Что ж тогда от них надо-то! — подумал Саша. — Если вопрос о власти решен».
Статуе императора поклонился? Все! Иди верь, как тебе нравится.
Он всегда считал, что в корне всех религиозных разногласий лежит вопрос о власти, а все эти филиокве, число пальцев, направление обхода алтарей и число букв «И» в имени Христа — только попытки подвести теоретическую базу под властные полномочия.