Ну, конечно антироссийский. Какой же еще, если война?
Или все затмила победа? Через несколько дней город Шали перешел под контроль федеральных войск. И сейчас поискать ещё эту инфу. Словно не было.
Но тот, кто может сжечь чужих, и своих сожжет, не поморщившись.
— Это, наверное, один из вечных русских вопросов, — предположил Саша. — «Кто виноват?», «Что делать?» и более конкретно: «Что делать, если твоя страна не права?». Частный случай предпоследнего. На митинг выйти, точно зная, что тебя посадят на многие годы? Отказаться выполнять приказ? Закрыть собой? Красноречиво замолчать? Громко уехать?
Глава 3
— Не стоит, — сказала Жуковская.
— Конечно не стоит. Потому что саморазрушение все это. Или как минимум самоустранение. Так что? Молчать и ждать?
— Что-то делать, — сказала хозяйка. — Без саморазрушения.
— Ну, да. Теория малых дел. Открывать физмат школы. Пока не закроют.
— Вы читали Торквато Тассо? — спросила она.
— Нет, хотя много слышал. «Освобожденный Иерусалим»?
— Да.
— И что там натворили «освободители»?
— Ворвались в город и перебили всех жителей без различия народностей и вер: мусульман, евреев, православных. Есть средневековая миниатюра с кровавой рекой, которая вытекает из ворот Иерусалима. Крестоносец вешал на дверь дома щит, что означало: внутри — только его добыча. И никто больше не смел туда войти. Завоеватели врывались в дома, закалывали хозяев, с женщинами и детьми, или сбрасывали их с крепостных стен. На улицах лежали груды тел: мертвые вместе с живыми. Улицы и площади были усеяны обезображенными трупами с отрубленными головами. Одну синагогу сожгли со всеми, кто в ней был.
— И автор, который полностью на стороне крестоносцев. Как он выкручивается? Замалчивает?
— Нет. Совсем нет:
'Все кровью истекает, все полно
Резнёю беспощадной; всюду груды
Остывших тел в смешении с телами,
Хранящими еще остаток жизни'.
Жуковская процитировала это по-французски.
— Мне перевести? — спросила она.
— Нет, я понял, — сказал Саша. — По крайней мере, основной смысл. С французским у меня все-таки несколько лучше, чем с немецким. Я всегда мечтал о девушке, которая бы знала, кто такой Торквато Тассо, могла пересказывать его, не бледнея, и цитировать по-французски.
— Здесь все знают, кто такой Торквато Тассо, — заметила она, слегка покраснев.
— Этого совершенно не может быть, — возразил он. — В Байрона я еще поверю, в Шекспира — тоже. Я поверю даже в Данте и Петрарку. Но не в Торквато Тассо! Так как он оправдывается?
— Это Божья кара за вероотступничество, а крестоносцы — только орудия в руках Господа:
'О суд Небес! Чем долее ты терпишь,
Тем тягостней возмездие твое:
Ты гнев в сердцах воспламеняешь кротких,
Ты направляешь меч твоих сынов'.
— На Бога вину переложить — это, конечно, остроумно, — заметил Саша. — Господь все стерпит. Ну, да! Ну, да! Иуда — тоже только орудие в руках Божьих, ведь без него не было бы ни крестной жертвы, ни спасения человечества. Непонятно только, почему он проклят, а не прославлен как святой.
— Вы очень странно все трактуете, — заметила Жуковская. — Я никогда такого не слышала.
— Просто довожу эту логику до конца.
— Да, — кивнула она. — Божий промысел не снимает вины.
Послышался стук в дверь. И в комнате возникла Глаша.
— Барышня, мне открывать?
Жуковская, кажется, растерялась и вопросительно взглянула на Сашу.
— Мы ничего предосудительным не занимаемся, — заметил он, — так что не вижу оснований прятать меня в шкафу.
— Посмотри, кто там! — бросила она служанке.
Глаша ретировалась к двери и открыла.
— Ваше превосходительство! — послышалось из прихожей.
— Это генерал Гогель, — доложила служанка.
Саша встал и вышел навстречу Григорию Федоровичу.
— Вас обыскались, — пожаловался гувернер. — Что вы здесь делаете?
— Ну, что могут делать вместе мальчик и девочка гимназического возраста? — поинтересовался Саша. — Обсуждаем Торквато Тассо естественно. Поэму «Освобожденный Иерусалим».
Гогель посмотрел внимательно, видимо, чтобы убедиться, что возраст действительно гимназический.