Выбрать главу

— Да, — кивнула графиня. — Папа́ расстался со своим воспитателем в декабре 1790 года. Пути их разошлись. Ромм был избран в Конвент, голосовал за казнь короля и составил революционный календарь. А отец вернулся в Россию.

Императрица, однако, выслала его в подмосковное имение Братцево, где он женился моей матери Софье Владимировне, урожденной княжне Голицыной, и у него родился сын Александр.

Только после смерти Екатерины Великой, в царствование его крестного, императора Павла, он смог вернуться в Петербург. И там возобновил знакомство с цесаревичем Александром Павловичем, с которым был дружен с детства. Цесаревич тогда и сам увлекался идеями Французской революции и называл себя якобинцем.

— Но почему-то бунтаря не получилось из царя, — не удержался Саша.

— Вы что-то цитируете? — спросил граф. — Или это экспромт?

— Это десятая глава «Евгения Онегина», — сказал Саша.

— Пушкин её сжёг, — заметил Строганов.

— Не сгорела, — возразил Саша.

— Никогда не слышал этой фразы, — признался граф.

— Может быть, путаю, — пожал плечами Саша. — Но ведь всё ушло в свисток?

— Не совсем, — возразила графиня. — Именно папа́ предложил государю создать «Негласный комитет» для подготовки реформ, в том числе освобождения крестьян. Туда же вошли Новосильцев, князь Чарторыйский и князь Кочубей.

— В кругу интимнейших друзей, свободомысленных князей, чернил прожектами бумагу, — процитировал Саша. — Это оттуда же.

— Я слышал о том, что вы любите приписывать свои стихи другим авторам, — заметил граф.

— Ага! — усмехнулся Саша. — А ещё я люблю приписывать Бетховену мои музыкальные пьесы. Но не суть. Я слышал, конечно, о «Негласном комитете». Они сделали что-то конкретное?

— Объявили амнистию пострадавшим при Павле Первом, открыли границы, разрешили ввозить из Европы книги и товары, — сказала Наталья Павловна.

— Что ж, немало, — согласился Саша. — Да я не в упрек вашему отцу говорю и не в упрек дедушкиному брату. Это в порядке самоиронии. «Чернить прожектами бумагу» у меня тоже получается наиболее успешно.

— Были не только «прожекты», — вступился за родственника граф. — Тесть, пожалуй, больше всех остальных стремился выйти из сферы «неопределенных разговоров» и перейти к государственным преобразованиям. Он разработал «Общий кодекс» — план государственного устройства России.

— Понятно, — улыбнулся Саша, — ещё один предшественник. Не читал. Насколько у него была законченная конституция?

— Не совсем, — сказал граф. — Некоторые статьи только намечены. И он был решительным сторонником улучшении крестьянского быта.

— Освобождения крестьян? — спросил Саша.

— Да.

— Терпеть не могу эту лицемерную формулировку! Причем тут быт?

— Ещё говорят: «эмансипация», — заметила графиня.

— Угу! — отреагировал Саша. — Чтобы не очень краснеть, можно и на латынь перевести.

— В российском обществе не так много сторонников этой идеи, — заметил Строганов. — Поэтому её приверженцы стараются выражаться осторожнее.

— Да, — кивнул Саша. — Я знаю. Но решение уже принято.

— Папа́ говорил почти то же, что ваш отец государь Александр Николаевич, — сказала графиня. И почти теми же словами: «Если в этом вопросе есть опасность, то она заключается не в освобождении крестьян, а в удержании крепостного состояния». И отец предложил все важнейшие дела обсуждать в Совете министров. И министерства действительно были созданы.

— Замечательно! — усмехнулся Саша. — Собирались принять конституцию, но всё свелось к небольшому улучшению администрирования: коллегии министерствами заменили. Ну, хотели, как лучше, а получилось, как всегда.

— Потом началась война, — вступилась за отца Наталья Павловна, — и реформы были отложены.

— В России всегда война важнее, — заметил Саша.

— Не мы её начали, — возразила графиня.

— Это же был ещё не 1812-й, — сказал Саша. — Война была не на территории России.

— Да, — согласился граф. — Для государя Александра Павловича стало важнее явиться спасителем Европы.

— Чем своей родины, — продолжил Саша. — Это мы любим: Европу спасать. Независимо от желания спасаемых.

— Бойня, устроенная Наполеоном, точно не была благом, — сказала Наталья Павловна.

— Согласен, — кивнул Саша. — Если бы он остался в истории только автором кодекса, его не в чем было бы упрекнуть. Но он всё-таки принял кодекс, несмотря на войну.