— Александр Александрович! — обратился к нему офицер.
— Да?
— Не узнаете меня?
Саша помотал головой.
— Николай Васильевич Зиновьев, — представился тот. — Ваш воспитатель.
— И, наверное, многие годы? Простите, Николай Васильевич, я никого не узнаю.
— Давайте присядем, Александр Александрович.
Саша вернулся за стол у окна, Зиновьев сел напротив.
— Вы читаете «Ведомости»? — спросил воспитатель.
— Скорее, просматриваю.
— Что-то вас заинтересовало?
— Статья про прокладку трансатлантического телеграфного кабеля, — улыбнулся Саша. Представляете, его парусником тянут! Парусником, Николай Васильевич!
— А что в этом удивительного?
— Разные эпохи. Парусники — это одна эпоха, а телеграф — другая. Парусники — прошлое, а телеграф — будущее. И вот они сошлись на одной газетной странице. А что пароходов еще не придумали?
— Есть пароходы.
— Тогда почему не пароходом? Мне кажется, у него ход ровнее. Парусник гоним ветром, который может стать слабее, сильнее, направление сменить. Вот у них и рвется кабель все время, уже несколько раз обратно возвращались. Ну, и конечно: у них трансатлантический кабель, а у нас крепостное право.
— Я отпустил своих крестьян, Александр Александрович, — сказал Зиновьев.
— Да? Здорово! Николай Васильевич, расскажите мне о себе. Я же ничего не помню.
Саша не понимал, насколько его вопрос бестактен. Конечно, надо знать о человеке по возможности все, чтобы понимать, с кем имеешь дело. В прошлой жизни проблема решалась элементарно: набираешь имя, фамилию и отчество в «Яндексе» или «Гугле» и читаешь ссылки, сколько влезет: от соцсетей до Википедии. Если фамилия слишком распространенная, можно еще что-нибудь прибавить для более точной идентификации: вуз, место работы, профессию.
Здесь с этим был некоторый облом.
В будущем он бы не решился на прямой вопрос, но тут не было другого выхода. Теоретически человеку должно быть приятно, что им интересуются.
— Даже не знаю, с чего начать, — улыбнулся Николай Васильевич. — Воевал, участвовал в осаде Варны.
— Варны? Русско-турецкая война?
— Да.
— В каком году?
— В 1828-м.
— Странно, мне казалось, что она была позже. Значит, Болгария — независимое государство?
— Нет, это часть Турции. Варна — турецкая крепость.
— Турецкая? Такой милый город. Бургас — тоже турецкая крепость?
— Бургас мы взяли, но он остался Турции по мирному договору.
Саша с тоской вспомнил свою квартиру на Солнечном Берегу. Двушка. С дизайнерским интерьером, всего в трехстах метрах от моря. Три года расплачивался.
— У вас что-то связано с этим городом, Александр Александрович?
— Не с ним. Там севернее есть маленький городок Несебр. Он на полуострове, а рядом — залив и огромные песчаные пляжи на несколько километров. Дальше на Север — Стара Планина, а у подножия — другой маленький городок Свети Влас, а еще дальше местечко Елените. И там все время ветер, и потому не жарко. Такой же приятный климат, как в Константинополе, и пахнет степными травами и морем.
— Откуда вы знаете болгарский, Александр Александрович?
— Болгарский? Я его не знаю, Николай Васильевич. Так, отдельные слова.
— Несебр звучит очень по-болгарски, но я не знаю такого города.
— Наверное, сейчас он называется «Месембрия» или «Месамбиря», это по-гречески. «Несебр» — действительно болгарское название.
— Про Месембрию слышал. Маленький рыбацкий городок.
— И, наверное, между ним и Свети Власом ничего нет, разве что деревни в горах и дюны на побережье.
— Не помню, — признался Зиновьев. — Александр Александрович, вы говорите так, словно вы там были!
— Не был, да? Значит так и есть. Что можно об этой войне почитать? Исторические исследования, дневники, мемуары? А то еще немного, и я начну путать Отечественную войну с Троянской. Уже не первый раз стыдно за последние двое суток.
— Вы были больны.
— Это не оправдание. Надо исправлять ситуацию. Но на нежной любви к Болгарии, думаю, мы с вами сойдемся. Вы видели, как они церкви строят? Им же турки не дают, строить так, чтобы церковь была выше ворот и было видно, что это церковь. Входишь на церковный двор и спускаешься по лестнице, потому что церковь стоит ниже уровня земли.
— Да, я видел, Александр Александрович.
— Мне кажется, они не должны быть под турками. А, когда мы их отвоюем, я построю дворец как раз посередине между Несебром и Свети Власом, — улыбнулся Саша. — Все у них хорошо: и климат, и горы, и песочек, и море теплое, а красивых парков нет. Надо будет разбить, как у нас в Крыму. И набережную построить, как в Ницце. Правда, у них в Болгарии пальмы не выживают, так что таких здоровых пальм, как в Ницце не получится, но придумаем что-нибудь.
— Вы никогда не были в Ницце, Александр Александрович, — заметил Зиновьев.
— Да? Ну, значит, не был. Наверное, видел ее набережную где-нибудь на картинке и запомнил. Она очень красивая. Есть, что сдирать. Так что после освобождения Болгарии буду баллотироваться в цари. Как вы думаете, Николай Васильевич, есть у меня шансы на выборах?
— Будут, лет через десять, — усмехнулся Зиновьев.
— Может быть даже позже, Николай Васильевич. Ну, если конечно Никса не будет против. Он, кстати, как? Я его со вчерашнего вечера не видел.
— Слава Богу! Все хорошо с Николаем Александровичем.
— Знаете, я бы хотел поехать прогуляться. Здесь ведь рядом Петергоф?
— Это и есть Петергоф.
— А есть железнодорожная станция?
— Да. Ближе всего Новый Петергоф.
— Отлично! Можно туда съездить?
— Конечно. После обеда.
— А Никса поедет?
— Я у него спрошу.
Обед принесли сюда же, в комнату, которую Саша уже считал своей. Зиновьев остался обедать с ним.
К радости Саши подали борщ.
— Вау! — воскликнул он. — Как я его люблю!
К борщу прилагался пахнущий кориандром черный хлеб и сметана.
— Есть в жизни счастье, — прокомментировал Саша.
Зиновьев тоже принялся за борщ с явным удовольствием.
— А что в Болгарии еще томатный суп с крутонами подают? — спросил Саша.
— Да-а…
— А также картошечку с брынзой и знаменитый шопский салат?
— Александр Александрович, откуда вы все это знаете? — спросил Зиновьев.
— Рассказывал, наверное, кто-нибудь, — улыбнулся Саша. — Вообще, мне бы хотелось там побывать, чтобы посмотреть, какая она сейчас. Жаль, что не знаю болгарского. Я, на самом деле, не то, чтобы совсем шучу относительно болгарской короны. Все-таки это гораздо реалистичнее, чем корона Константинополя, о которой Екатерина Великая мечтала для Константина Павловича. Если прямо сейчас начать учить болгарский, как раз лет за 20 выучу.
— Вы очень сильно изменились, Александр Александрович, — заметил Зиновьев.
— Догадываюсь. Постарел на сорок лет?
— Ну, не на сорок. Но повзрослели. И проявляете странную осведомленность в том, чего знать не можете.
— Мы с Никсой договорились, что на эти три дня я спускался в ад. Так что ничего удивительного. Данте, думаю, тоже радикально изменился после своего путешествия. Ад — это очень информативно.
— Александр Александрович, сегодня вечером вас хотел видеть государь.
Саша аккуратно положил ложку на подстановочную тарелку. Вроде, не зазвенела. По позвоночнику словно прошел электрический разряд, и дыхание перехватило.
Он поставил руки локтями на стол, крепко сцепил ладони и положил на них подбородок.
— Это должно было случиться, — сказал он. — Странно даже, что так поздно.
— Государь уже заходил к вам, когда вы спали, но пожалел будить. Александр Александрович, чего вы так испугались? Государь вас любит.
— Он увидит, как я изменился. Также, как вы и Никса. И что я ему скажу?
— Правду.
— Да, конечно. Что же еще? Только я сам не могу объяснить. Ад — это метафора.