Он подошел к Зиновьеву и спросил:
— Николай Васильевич, можем мы с Сашей пойти купить квасу? Саше нехорошо.
Зиновьев кивнул.
— Ладно, идите.
У конца платформы стояла бочка с квасом, причем деревянная, желтого окраса, с краником. Что-то похожее Саша видел на фотографиях советского периода. Квас разливала румяная девушка в длинном клетчатом платье. В глиняные кружки, похожие на пивные.
Саша улыбнулся барышне.
Девушка с поклоном вручила Никсе его кружку с холмом пахнущей хлебом пены.
— Берите, Ваше Высочество! — прокомментировала она.
Никса расплатился монетами, на которых Саша заметил императорскую корону.
— И вы, Ваше Высочество! — сказала девушка.
Саше досталась такая же кружка.
В ларьке они купили картонную коробочку с орешками в сахаре.
И сели на соседнюю лавочку.
Саша с сомнением взглянул на свою кружку.
— Они хоть их моют?
— Надеюсь, — хмыкнул Никса.
Зиновьев направился, было, за ними, но, видимо, встретил знакомого. Так что его кто-то остановил и отвлек разговором. Воспитатель периодически озабоченно поглядывал в их сторону, но слышать явно ничего не мог.
— Мы, что на каждый чих разрешение должны спрашивать? — поинтересовался Саша.
— Ну, в общем, да, — усмехнулся Никса.
— Как ты так живешь?
— Привык.
— А во что может обойтись бунт против Зиновьева?
— Не проверял.
— Экий ты ленивый и нелюбопытный!
— Проверишь?
— Так уже начал. Насколько он способен отцу донести?
— Обязан, — сказал Никса. — Ты все правильно понял. Он чуть не ежедневно отчитывается письменно об успехах нашего воспитания.
— Ясно. А какой у него вообще набор санкций? Чем это может грозить?
— Выговором от папá.
— Только и всего?
— Не сказать, чтобы это приятно.
— Переживем. Так, по нарастающей, что еще?
— Ну, без ужина оставят.
— Отлично! — сказал Саша. — А то я уже боялся разожраться на борщах.
— Не надейся. Кормят и не гоняют тебя только из-за болезни. А то строевая подготовка, фехтование, гимнастика и верховая езда.
— Последнего совсем не умею.
— У тебя и раньше плохо получалось, — заметил Никса.
— У нас что программа кадетского корпуса?
— Примерно. У меня немного больше.
— А, да… Мальчика для битья у нас нет?
— Нет, — усмехнулся «брат».
— Слава Богу! А то, если бы на моих глазах выпороли Митьку, мне бы пришлось до конца жизни ходить застегнутым на все пуговицы.
— Он же тебе не нравится.
— Мало ли, что мне не нравится.
— Саша, тебя что-то еще ужасно удивило, когда мы покупали квас…
Глава 8
— Они, что знают, кто мы? — поразился Саша.
— Конечно. А что в этом странного? Узнают по гусарским курточкам.
— То есть, ты хочешь сказать, что царские дети гуляют по железнодорожной станции под своими именами и без охраны, с одним Зиновьевым, и покупают квас черт знает у кого?
— А что? Отравят?
— Да, что угодно!
— Александр Павлович любил гулять по дворцовой набережной, и никто ни разу не поднял руку.
— Угу! При том, что господа декабристы спали и видели, как бы его прирезать. Безумству храбрых поем мы песню! Папá тоже ходит без охраны?
— Конечно. Ну, кроме торжественных случаев.
— Надо бы его предупредить…
— Саша, охрана не нужна. Посмотри на этих людей! — и он указал рукой на толпу на платформе. — Они все — наша охрана.
— Ты идеалист, Никса.
— Понимаешь, ну, какой ты государь, если тебе нужна охрана от собственного народа?
— Не обязательно тиран, уверяю тебя. Какое бы решение ты не принял, обязательно найдутся люди, которым это не понравится.
— Это не значит, что они станут последователями Орсини.
— Кто это?
— Террорист, который покушался на Наполеона Третьего в начале года.
— «Молодая Италия»?
— Да.
— Кажется, что-то припоминаю.
— В нашем народе, Саша, слишком крепка вера, чтобы такие вещи были возможны. Что ты ухмыляешься?
— Вспоминаю о будущем. Эпидемии терроризма, повальном атеизме и всех четырех революциях.
— Мрачные у тебя пророчества!
— Зато верные.
— Надеюсь, что у нас это будет не так кроваво, как во Франции? — спросил Никса.
— С чего это ты надеешься? Страна огромная, народ нищий, аристократия не любит себя ничем ограничивать. Где будет больше жертв и разрушений: если упадет маленькая Франция или если рухнет такая махина, как Россия?
— Насколько?
— Самой разрушительной из революций будет третья. И настолько, что весь якобинский террор покажется милым пикничком утонченных интеллигентов.
— Два миллиона голов — пикничек?
— А десять не хочешь? Это если голод и болезни не считать. И будет это не пару лет, а сорок, а потом — еще тридцать — террор лайт на фоне загибающейся, так называемой «социалистической» экономики. И расстреливать будут не за вину, хотя бы воображаемую, а просто за принадлежность к дворянству, священству или политической оппозиции.
— Все-таки ты сумасшедший, — сказал Никса.
— Тебя предупредили, да?
— Да, — вздохнул он.
— Ну, не верь. Будешь крепче спать.
— В Вандее, кажется, было что-то в этом роде…
— Молодец. Кое-что знаешь. А теперь сравни Вандею и Украину, скажем. Сколько Вандей уместится на территории Украины?
— Навскидку не скажу.
— А сколько Украин уместится в России?
— Я понял. Саша, а царя казнят?
— Почему же только царя?
Никса хмыкнул.
— Со всей семьей, как мечтали господа декабристы?
— Ну, почему же только с семьей? Еще слуги есть. И лейб-медик.
— Декабристы до такого не додумались.
— Ну, так! Они были аристократы. А царскую семью расстреляет полуграмотный мастеровой.
— Ты знаешь имя расстрелянного императора?
— Николай Второй.
Никса помрачнел еще больше.
— Это не ты, — сказал Саша. — Если бы это был ты, может быть, ничего бы и не случилось.
— Почему?
— Потому что ты умнее.
Никса усмехнулся.
— Ошибок наделает?
— Не то слово! И не он первый.
— Папá?
— Думаю, что и не он первый. Но, наверное, еще можно что-то исправить, если я здесь.
— Саша, ты помнишь, что было 10 июля?
— Этого года?
— Да.
— Совсем не помню.
— Мы уже вернулись из Финляндии, ты еще неплохо себя чувствовал, и, кажется, не был болен. А 10 июля был спиритический сеанс.
— Духов вызывали? — усмехнулся Саша.
— Дух дедушки.
— Мы присутствовали?
— Нет, детей не пустили. Хотя мне было очень любопытно. Но нам рассказывали. Сеанс проводил английский столовращатель Дэниел Юм. В Большом Дворце. Были папá, мамá, бабушка, дядя Константин, поэт Алексей Толстой, дочка поэта Тютчева — мамина фрейлина Анна Федоровна, принц Вюртембергский и еще несколько человек…
— Явился Николай Павлович?
— Не смейся, явился. Все положили руки на стол, и тогда в разных углах комнаты раздались стуки, а стол поднялся на пол аршина над полом и стал наклоняться из стороны в сторону. На нем стояла масляная лампа, и она не упала, а пламя не потухло. Начались вопросы, и духи стали отвечать стуком, соответствующим буквам алфавита. Бабушка почувствовала, как кто-то коснулся ее платья, потом руки, и снял с нее обручальное кольцо. Потом эта рука взяла колокольчик из папиной руки, перенесла по воздуху и отдала принцу Вюртембергскому.
— Знатный фокусник этот ваш Юм.
— Думаешь, он мошенник?
— С рукой и колокольчиком — точно. Шоу для развлечения публики. Со стуками может быть добросовестное заблуждение.
— Почему ты считаешь, что только твои пророчества верны?
— Потому что я не беру за это денег.
— Он тоже не берет!
— Значит, как-то иначе получает награду свою: подарки, связи…
— Ну, может быть.