— Пуговицу застегните!
— Хорошо. Уже холодновато, — кивнул Саша.
И застегнул проклятую пуговицу.
— Фонари зажигают после девяти вечера, Александр Александрович, — почти ласково сказал Зиновьев. — Вы не только на ужин опоздаете, но и к государю. Или это тоже неважно?
— Ну, что вы!
— Осенью насмотритесь еще на фонарщиков, — добавил Зиновьев.
— Можно хотя бы пешком пройтись? — спросил Саша.
Ландо остановилось, они спрыгнули на брусчатку и пошли вдоль улицы мимо хлебных, колбасных и кондитерских лавок.
Потянуло запахом трав и эфирных масел. Над очередной дверью висела вполне привычная надпись «Аптека», но без зеленого креста, зато с чашей с змеей после надписи.
— Можно зайти? — честно спросил Саша Зиновьева.
— За лекарством? — поинтересовался тот.
— Да, Николай Васильевич. За тем же самым.
Интерьер аптеки был совершенно непривычен. В темных деревянных шкафах со стеклянными дверцами стояли многочисленные пузырьки и бутылочки с латинскими надписями. За таким же деревянным прилавком стоял старичок с лысиной и седыми бакенбардами, в зале перед ним располагалось несколько кресел, а за спиной аптекаря была целая лаборатория с весами, ступками, колбами и ретортами.
Саша прилип к одному из шкафов и принялся читать названия на склянках. В них угадывалось что-то растительное, иногда минеральное, но ни одного знакомого бренда.
Никса и Зиновьев расположились в креслах, не проявляя к чудесным склянкам ни малейшего интереса. Краем глаза Саша заметил, как аптекарь вышел к ним и подобострастно их приветствовал: «Ваше Императорское Высочество!», «Ваше превосходительство!»
Потом переключился на Сашу.
— Вас что-то заинтересовало, Ваше Императорское Высочество?
— Все! — улыбнулся Саша. — Как вас зовут?
— Ильей.
— А по батюшке?
— Андреевичем… — с некоторым удивлением проговорил аптекарь.
— Илья Андреевич, можете мне свою лабораторию показать?
— Пойдемте, Ваше Императорское Высочество!
Так Саша оказался по другую сторону прилавка.
Кроме колб, весов и реторт в лаборатории присутствовал микроскоп и ступки с пестиками. И это было очень кстати.
— Илья Андреевич, а насколько сильный у вас микроскоп? Бактерии видны?
— Должны, Ваше Императорское Высочество…
— А, где можно такой купить?
— Я вам напишу.
И он взял перо и бумагу и написал адрес.
— Напишите еще свой, Илья Андреевич, — попросил Саша. — У меня есть пара идей, может быть, они вас заинтересуют, но я хотел бы на бумаге подробно изложить. Могу я вам писать?
— Да! Конечно, Ваше Высочество!
Саша сгреб бумагу с адресами и убрал в карман гусарской венгерки.
И вовремя. В лабораторию уже входил Зиновьев.
— Кем вы стать собираетесь, Александр Александрович? Провизором?
— Чем лучше тот, кто отнимает жизни, того, кто помогает их сохранить, Николай Васильевич?
— Военный — это защитник, а не палач, — сказал Зиновьев.
— Конечно, конечно, — кивнул Саша. — В свое оправдание могу сказать, что Петр Великий интересовался аптеками во время своего голландского путешествия, так что и мне не зазорно.
Они вернулись в экипаж и поехали назад к парку Александрия.
— Николай Васильевич, у меня к вам просьба, — сказал Саша. — Вы ведь, наверное, свободно говорите по-французски?
— Oui, je le parle un peu.[1] — сказал Зиновьев.
— Супер! Я даже понял, — восхитился Саша. — «Немного» мне пока хватит. Можете говорить со мной только по-французски?
— Oui, certes[2]!
— «Certes» — это «конечно»? — спросил Саша.
Зиновьев улыбнулся и кивнул.
— Я буду все время переспрашивать и просить подсказку, — предупредил Саша.
— C'est bon[3], — согласился Зиновьев.
— Еще мне понадобится несколько листов ватмана, как для рисования, ножницы и хорошо отточенный мягкий карандаш.
— Pourquoi[4]? — спросил Николай Васильевич.
— Очень просто, — сказал Саша. — Ватман режется на маленькие прямоугольники. На них записываются слова с переводом, потом карточки складывают в коробочку и перебираются за завтраком, обедом и ужином, пока незнакомые слова не кончатся. Можно еще заклеить зеркало по периметру и эту симпатичную ширму, которая стоит у моей кровати. Но тогда мне понадобятся булавки.
— Bien[5], — кивнул Зиновьев.
— И конечно нужна книга с простыми, желательно стихотворными текстами, и словарь.
— Voulez-vous quelque chose de spécifique? — спросил воспитатель.
На длинной фразе Саша слегка подвис.
— Николай Васильевич спрашивает, хочешь ли ты что-то конкретное, — пришел на помощь Никса.
— Да, я понял. Просто торможу. Беранже. Песни.
— Béranger participe à la révolution de 1830[6], — отрезал Зиновьев.
— Причем здесь его политические взгляды? — спросил Саша. — Мне нужна его простота и веселость, а не революционная биография. Сложно найти француза, который ни в чем не участвовал. Кого не возьми, отличаться будет только номер революции. Они активные. Это у нас можно отсидеться в своем имении, а потом говорить, что ты бы и вышел на площадь в свой назначенный час, но как-то не сложилось, заяц дорогу перебежал.
Зиновьев слегка побледнел.
— Вот, Николай Васильевич прекрасно знает эту историю, — заметил Саша.
— Voulez-vous de trouver autre chose?[7], — поморщился Зиновьев.
— Ну, что я буду другое искать? — спросил Саша. — Проще только Марсельеза, но по одной песне язык не выучишь. Я бы и рад высокоморального Корнеля почитать, но точно не потяну. Да и Корнель не идеален! Ничего, что его правнучка прирезала Марата?
— Vraiment? Charlotte de Corday était-elle l'arrière-petite-fille de Сorneille[8]?
— Правда. Правнучка, я точно помню.
— Elle était royaliste[9], — заметил Зиновьев.
— Quelle calomnie! — возмутился Саша. — Elle n'était pas royaliste, elle était républicaine[10].
Зиновьев, видимо, хотел возразить, что «роялистка» — это вовсе не клевета, но не успел, потому что Никса расхохотался.
— Саш, ну у тебя и прононс!
— Поправляй! — сказал Саша. — Не сомневаюсь, что французский у тебя, как у Александра Павловича, который как известно знал его лучше, чем презренный корсиканец Наполеон.
— Три, — сказал Никса.
— Что «три»?
— Ты мне льстишь сегодня в третий раз.
— Не знал, что ты считаешь. Ну, надо же мне как-то загладить спич про революции!
Они уже подъезжали к Фермерскому дворцу.
— Никса, а как я должен обращаться к папá? Ну, государь там? Ваше Величество?
— К папá ты должен обращаться «папá», — сказал Никса.
— А ты зайдешь со мной?
— Даже за руку подержу. Ты отважен только на словах!
На ужин была котлетка с картошечкой, что говорило о том, что местный повар не особенно заморачивается, по крайней мере, для детского стола. За царским Саше пока не довелось побывать ни разу.
Он опять ел один, точнее в присутствии Кошева.
После ужина за Сашей зашел Никса.
— Ну, пойдем к папá! — сказал он.
Глава 9
Они спустились на первый этаж по дубовой лестнице, прошли коротким коридором и оказались в зале с тремя огромными окнами под синими ламбрекенами, двумя письменными столами и синими кожаными креслами. За левым западным окном уже разливался бесконечный северный закат, бросая на паркет оранжевые прямоугольники света.
Хозяин зала сидел на таком же синем кожаном диване у единственной лишенной окна стены и был весьма похож на свой портрет в учебнике, но, пожалуй, моложе. Усы, бакенбарды, высокий лоб. Волосы зачесаны на правую сторону. Черты лица правильные, но несколько мягкие, светло-голубые глаза.
Одет также, как они с Никсой: в гусарскую форму со шнурами. Но более замороченную: с шитыми золотом вставками на рукавах. Саша предположил, что мундир генеральский.