— И кто мне его прочитает?
— Похоже, кроме меня, некому. Я, правда, не все помню наизусть, а что-то помню не до конца, но, думаю, найти можно. Я тебе план набросаю?
— Давай. Только прячь получше.
— А курс будет называться, скажем: «Запрещенные шедевры русской литературы».
— Ты же не знаешь, что запрещено.
— Разрешенное — вычеркнешь.
Они вышли на улицу, и уже направились к «Сосновому дому», но их догнал лакей.
— Ваше Императорское Высочество, Александр Александрович! Генерал Гогель требует, чтобы вы остались.
Саша вздохнул.
— Tu te souviens de notre arrangement[14]? — спросил Никса.
Саша слегка подвис.
— Memento mori, — усмехнулся Никса и подмигнул.
— А! — отреагировал Саша. — Понял. Помню, конечно.
И они обнялись на прощание.
Гогель ждал наверху.
— Александр Александрович, вам надо собрать вещи, — сказал он. — Вы возвращаетесь в вашу комнату.
Саша вспомнил, что Никса говорил о его жизни до болезни.
— К Володе? — спросил Саша.
— Да.
— А мое мнение никакой роли не играет, Григорий Федорович?
— Это приказ государя.
— Понятно, — вздохнул Саша.
Собирать собственно было почти нечего. Четыре книги: «Уложение», «Восшествие на престол Императора Николая Первого», сборник стихов Беранже и французско-русский словарь. Ватман с ножницами, карандаши, кое-какие записи и зелено-малиновый архалук.
А так все остальное на себе.
Правда, на прикроватном столике стоял пузырек с надписью «луаданум», и Саша крепко задумался стоит ли брать его с собой.
Если оставить — не факт, что ему не закажут настоящий лауданум, вместо подмененного.
Так что он решил взять.
Вот и новая комната.
Мда! Ситуация оказалась еще хуже, чем он думал. Кроватей было три: две по краям и одна посередине. На одной из крайних сидел Володька.
— Моя средняя? — спросил Саша.
— Нет, Александр Александрович, — возразил Гогель. — Ваша у стены, напротив кровати Владимира Александровича.
То есть кровать гувернера помещалась ровно между его раскладушкой и раскладушкой младшего брата.
Да, это были вполне типичные раскладушки, только деревянные и снабженные небольшими откидными спинками в головах и в ногах. Ширина кроватей по оптимистическим оценкам составляла сантиметров девяносто.
Саша опустился на этот пыточный агрегат, живо напомнивший ему пионерлагерь. Правда, железная сетка отсутствовала, что не делало агрегат мягче. Матрас был, но не так, чтобы толстый.
Прошлая кровать, на которой он болел, была и шире, и мягче. Ну, умеют же делать!
Обстановку комнаты дополняли прикроватные тумбочки, круглый столик у окна и несколько стульев.
Книги и письменные принадлежности Саша сгрузил на тумбочку, а архалук повесил на стул.
Гогель приказал подавать ужин, и они втроем уселись за круглый столик.
У раскладушки были свои преимущества. Саша был практически уверен, что на этом безобразии не заснет, так что для пробуждения к полуночи не понадобится невозможный при данных обстоятельствах будильник. Зато каминные часы расположены на стороне Володи, и за спящим гувернером явно будут не видны.
Подали довольно скромных размеров котлетку с вареным горошком и чай.
Ладно, не растолстеет!
— Григорий Федорович, а можно мне сегодня на час позже лечь? — спросил Саша.
— Нет, — сказал Гогель.
— Но я совсем ничего не успеваю!
И Саша скосил глаза на лежащую на тумбочке стопку книг.
— Вот смотрите, Григорий Федорович, там про дедушкино восшествие на престол. Сам цесаревич вложил мне в него записку с надписью: «Мастрид». Ну, как я могу не прочитать?
— Корф? — спросил воспитатель.
— Да, Корф.
— Достойная книга, но надо все успевать днем, Александр Александрович, — заметил Гогель.
— Это прямо совсем невозможно! Я так и не взялся за французский язык. Вы понимаете, как это ужасно! Я собственного брата не понимаю!
— У вас будет еще час до сна.
— А дедушкино «Уложение»? Выпросил двое суток назад и успел прочить только два первых раздела. А письмо папá по мотивам нашего вчерашнего разговора? Клялся написать, а так и не взялся! Я уж молчу про немецкий. Французский я вытяну сам, у меня база есть. Но с немецким полный пиздец!
— Что??? — вопросил Гогель.
А Володя прыснул со смеху.
— Простите, вырвалось, — сказал Саша. — Я имел в виду, что мне нужен учитель.
— Будет вам учитель, Александр Александрович, — строго пообещал гувернер. — Но еще одно такое слово, и вы будете ложиться спать в девять.
— Ну, почему у меня нет маховика времени! — воскликнул Саша.
— Чего? — спросил воспитатель.
А Володя посмотрел с любопытством.
— Волшебных часов, — объяснил Саша. — Это из одной английской сказки. Там была девочка, которая училась в школе волшебников. Она была очень прилежная ученица и отличница. И, чтобы быть одновременно на нескольких уроках, она использовала этот самый «маховик времени». Это такой кулон в виде песочных часов. Если повернуть часы один раз, возвращаешься на час назад, если два раза — на два часа. Ну, и так далее. Но больше пяти часов почему-то нельзя, как я помню. И еще надо следить за тем, чтобы не встретить самого себя в прошлом.
— Да? — спросил Володя. — А, что там было еще?
И спросил он это таким тоном, что Саша понял, что влип. Более или менее он помнил только первую книгу, и ту не до конца.
— Са-аш, ну, что дальше? — протянул Володя.
— Да я еще не начал. Начинается вообще не с нее, не с Гермионы Грейнджер. Сказка про мальчика. В общем, жил в Англии мальчик, и было ему, как тебе, одиннадцать лет. Звали его Гарри Поттер, он был сиротой и жил у родственников.
Чтобы избежать лишних вопросов, Саша старательно избегал реалий 20-21-го веков: всех этих автомобилей, компьютеров и телефонов. В общем-то без них было несложно обойтись.
Вовка не отстал до эпизода в террариуме, где главный герой разговаривал на змеином языке. Выручил только Гогель.
— Владимир Александрович, Александру Александровичу надо еще успеть позаниматься французским, — строго сказал он.
Владимир Александрович громко вздохнул и ретировался на свою кровать, где лениво открыл томик Вальтера Скотта. «Квентин Дорвард» вроде. Тоже, конечно, неплохо. Но, кто сказал, что нет прогресса в литературе?
Так что Саша взял ватман, ножницы, Беранже и словарь — и дисциплинированно принялся за песенку про Лизетту.
В несчастной «Лизетте» незнакомым оказалось примерно каждое второе слово. Так что оба листа бумаги были разрезаны на квадратики и исписаны за полчаса.
Григорий Федорович, похоже, прекрасно знал и кто такой Беранже и, кто такая Лизетта, но на фоне «пиздеца» решил смириться.
Саша немного помнил русский перевод, но это почти не помогало, ибо не слово в слово:
Ага! А в оригинале что-то про любящее сердце.
Периодически Саша уточнял у Гогеля произношение.
— А, где вы учились, Григорий Федорович? — спросил Саша.
— Пажеский Его Императорского Величества корпус, — ответил Гогель.