Выбрать главу

А конституция Пестеля — это полный ужас, за исключением некоторых рассуждений о гражданских свободах. Из России не сделать унитарное государство, как бы нам этого не хотелось, а переселение «буйных» кавказских народов отдает крайним авторитаризмом и национализмом, и с правовым государством никак не сочетается. Уж, не говоря о выселении евреев в Азиатскую Турцию. Привет инквизиции и королеве Изабелле Испанской. Можно еще на корабли посадить и в море отправить.

Жаль, что не опубликована в России, публикация изменила бы отношение к лидеру «Южного общества» не в лучшую сторону.

Но, если публиковать, то вместе с проектами Александра Павловича, для контраста.

У меня, как ты понимаешь, текстов нет. А хорошо бы освежить в памяти. Как ты думаешь, Никса, если я попрошу их из архива у папá, он меня сразу убьет или сначала закроет в Алексеевский равелин, в силу присущего ему либерализма?

— Убьет вряд ли, — сказал Никса. — Ты несовершеннолетний. А по поводу равелина… Не посоветовавшись со мной, ничего не проси. А то мне будет без тебя скучно.

Блюдце стояло, как вкопанное. Так что Саша начал сомневаться: может, что-то не так делаем? В последний раз он участвовал в спиритическом сеансе лет двадцать назад на одной хипповской вписке. Собственно, даже не участвовал, а смотрел, как девчонки крутят блюдце. Но должно оно поехать! Должно! Всегда же получалось.

Они замолчали.

Время шло. Колебалось пламя свечи, качались тени на стенах, и в углах комнаты клубилась тьма.

— Александр Павлович, не хотите с нами разговаривать? — не выдержал Саша. — Я вообще-то извиняюсь за «гада».

Блюдце тронулось с места и медленно поехало по кругу.

Никса, надо отдать ему должное, пальцев не убрал.

— Вызываем дух Александра Первого Императора Всероссийского! — торжественно провозгласил Саша. — Александр Павлович, вы здесь?

Блюдце ускорилось, свернуло с круга, подъехало к надписи «да» и принялось крутиться возле нее.

У Никсы были глаза по семь копеек.

— Александр Павлович, скажите нам пожалуйста, почему вы не подписали «Всемилостивейшую грамоту»? — поинтересовался Саша.

Блюдце подъехало к букве «Н», покрутилось возле нее, потом метнулось к букве «А», переехало к «П», сместилось к «О».

— Ну, все ясно, — прокомментировал Саша. — Наполеон виноват. А потом — шведы. А потом жирку надо подкопить. А потом — что-нибудь еще. И так из года в год, из века в век. И без прав, и без свобод, и без конституции! А потом уже слишком поздно.

— Саш, повежливее! — одернул Никса. — Ваше Величество, я буду править?

Блюдце метнулось, было, к надписи «нет», но остановилось на полпути и возобновило вращение по кругу.

— Было «нет», но что-то изменилось? — предположил Саша.

«Да», — ответило блюдце.

— Что изменилось? — спросил Никса.

Блюдце безучастно продолжило вращение.

— Не так формулируем вопрос, — предположил Саша. — Судьба еще не определена?

«Да» — написало блюдце.

— Что может ее изменить?

Блюдце не ответило.

— Кто? — переформулировал Никса.

«Твой брат», — вывело блюдце.

— Что мне надо делать? — спросил Саша.

«Думать», — ответило блюдце.

— Очень информативно! — хмыкнул Саша.

— Заткнись! — прикрикнул Никса. — В каком году я умру?

Блюдце снова пошло по кругу.

— Судьба не определена, — объяснил Саша.

Сверху послышался шорох, кажется скрипнула кровать.

— Зиновьев! — прошептал Никса.

И задул свечу.

Молниеносно свернул ватман и бросил за диван.

Саша метнулся на террасу, перемахнул через балясины и упал в траву.

Быстрые шаги на первом этаже. Скрип лестницы.

Голос Зиновьева:

— Николай Александрович, что у вас происходит?

Молчание.

— Николай Александрович, я же знаю, что вы не спите! У Вас от свечи еще дым идет.

Ни звука.

— Ладно, — вздохнул Зиновьев. — Завтра поговорим.

И лестница заскрипела снова.

Тишина. Белая луна высоко над деревьями. Легкий ветер.

— Саша, ты еще здесь? — прошептал Никса сверху.

— Ну, ты даешь! Ходишь, как призрак — вообще не слышно.

— Большой опыт, — хмыкнул брат. — На сегодня, наверное, все, Зиновьев вряд ли заснет.

— Духа надо было отпустить.

— А, что может случиться? — поинтересовался Никса.

— Безобразничать может. Стучать там, окна открывать, завывать. Александр Павлович, правда, воспитанный. Может и ничего. Не Петр Великий. Петра Алексеевича я бы вообще не решился вызывать.

— Ну, давай отпустим.

— С блюдцем надо, за столом, — заметил Саша.

Наверху снова что-то заскрипело.

— Спасибо, Ваше Величество! — шепнул Никса луне. — Мы вас отпускаем.

— Ну, может и сработает, — прокомментировал Саша.

— Все, до завтра, — сказал Николай. — Ты тоже давай к себе, а то хватятся.

И закрыл дверь.

Когда Саша шел к Фермерскому дворцу, в кабинете царя окна были черны. Только уличный фонарь еще горел у подъезда.

И там, недалеко от фонаря, маячила высокая фигура. Миновать ее было сложно.

Более того, фигура прогулочным шагом направилась прямо к нему.

На игре, если к тебе прут некие воины, а ты не горишь желанием принимать бой в одиночку, лучше всего упасть в траву: даст бог не заметят.

Рядом была невысокая ограда из подстриженного кустарника.

Саша перемахнул через нее и упал на клумбу.

Но за ним метнулась маленькая тень, тоже перепрыгнула ограду, зарычала, и гавкнула.

На собаку Саша не рассчитывал.

Псинка была небольшая, поджарая, гладкошерстная, с вытянутой узкой мордой. И тявкала на высоких тонах.

— Мок, к ноге! — скомандовал человек.

И Саша узнал голос папá.

— Кто здесь? — спросил царь. — Вставай!

И собака рыкнула и гавкнула снова.

Скрываться было бессмысленно, и Саша поднялся на ноги.

— Саша? — удивился государь. — Что ты здесь делаешь?

— Сказать не могу. Но криминала никакого, клянусь!

— Почему не можешь?

— Касается не меня одного.

— Девица здесь была? — поморщился папá.

— Нет.

— Пойдем поговорим!

И они неспешно пошли по аллеям парка.

— Саша, ты обязан мне все сказать. Даже не как отцу, как государю. Ты должен слушаться меня во всем.

— Когда Яков Ростовцев донес дедушке о заговоре декабристов, Николай Павлович разрешил ему не называть имена, если это «противно его благородству».

— Корфа читаешь?

— Да. Мне Никса его прислал с запиской: «Мастрид».

— И что ты думаешь?

— Я пока прочитал начало, заглянул в середину, где про Ростовцева, и в конец, где перевод письма Александра Павловича. Да, мастрид. Для меня уже много нового. Совсем другой взгляд на вещи, не тот, к которому я привык.

— Да? А к какому ты привык?

— В будущем декабристов склонны реабилитировать и даже превозносить. Так что взгляд с другой стороны для меня нов и очень интересен.

— Я тебя не заставляю называть имена, просто объясни, что ты делаешь в саду в два часа ночи.

— Будет сразу все ясно.

— Я знаю этих людей?

Саша молчал.

— Значит «да», — заключил царь. — Если бы я их не знал, чего бы тебе не сказать «нет».

— Папá, а почему вы прервали меня, когда я вечером начал говорить об уничтожении крестьянской общины?

— Потому что я запретил обсуждать эту тему.

— Условия освобождения крестьян?

— Да. Решение уже принято.

— Простите я не знал. Но мне кажется, тогда, если что-то пойдет не так, мы не узнаем.

— Узнаем. Мне доложат.

— Информация имеет свойство теряться по пути наверх, особенно негативная. За нее же орденов не дают. Никому не захочется рисковать и докладывать неприятные вещи.

— Саша! Тебе рано давать мне советы. Ты мало что в этом понимаешь.

— Я просто помню, что обнищание крестьянства — одна из причин трех первых русских революций. А одна из причин нищеты — сохранение общины.