А конституция Пестеля — это полный ужас, за исключением некоторых рассуждений о гражданских свободах. Из России не сделать унитарное государство, как бы нам этого не хотелось, а переселение «буйных» кавказских народов отдает крайним авторитаризмом и национализмом, и с правовым государством никак не сочетается. Уж, не говоря о выселении евреев в Азиатскую Турцию. Привет инквизиции и королеве Изабелле Испанской. Можно еще на корабли посадить и в море отправить.
Жаль, что не опубликована в России, публикация изменила бы отношение к лидеру «Южного общества» не в лучшую сторону.
Но, если публиковать, то вместе с проектами Александра Павловича, для контраста.
У меня, как ты понимаешь, текстов нет. А хорошо бы освежить в памяти. Как ты думаешь, Никса, если я попрошу их из архива у папá, он меня сразу убьет или сначала закроет в Алексеевский равелин, в силу присущего ему либерализма?
— Убьет вряд ли, — сказал Никса. — Ты несовершеннолетний. А по поводу равелина… Не посоветовавшись со мной, ничего не проси. А то мне будет без тебя скучно.
Блюдце стояло, как вкопанное. Так что Саша начал сомневаться: может, что-то не так делаем? В последний раз он участвовал в спиритическом сеансе лет двадцать назад на одной хипповской вписке. Собственно, даже не участвовал, а смотрел, как девчонки крутят блюдце. Но должно оно поехать! Должно! Всегда же получалось.
Они замолчали.
Время шло. Колебалось пламя свечи, качались тени на стенах, и в углах комнаты клубилась тьма.
— Александр Павлович, не хотите с нами разговаривать? — не выдержал Саша. — Я вообще-то извиняюсь за «гада».
Блюдце тронулось с места и медленно поехало по кругу.
Никса, надо отдать ему должное, пальцев не убрал.
— Вызываем дух Александра Первого Императора Всероссийского! — торжественно провозгласил Саша. — Александр Павлович, вы здесь?
Блюдце ускорилось, свернуло с круга, подъехало к надписи «да» и принялось крутиться возле нее.
У Никсы были глаза по семь копеек.
— Александр Павлович, скажите нам пожалуйста, почему вы не подписали «Всемилостивейшую грамоту»? — поинтересовался Саша.
Блюдце подъехало к букве «Н», покрутилось возле нее, потом метнулось к букве «А», переехало к «П», сместилось к «О».
— Ну, все ясно, — прокомментировал Саша. — Наполеон виноват. А потом — шведы. А потом жирку надо подкопить. А потом — что-нибудь еще. И так из года в год, из века в век. И без прав, и без свобод, и без конституции! А потом уже слишком поздно.
— Саш, повежливее! — одернул Никса. — Ваше Величество, я буду править?
Блюдце метнулось, было, к надписи «нет», но остановилось на полпути и возобновило вращение по кругу.
— Было «нет», но что-то изменилось? — предположил Саша.
«Да», — ответило блюдце.
— Что изменилось? — спросил Никса.
Блюдце безучастно продолжило вращение.
— Не так формулируем вопрос, — предположил Саша. — Судьба еще не определена?
«Да» — написало блюдце.
— Что может ее изменить?
Блюдце не ответило.
— Кто? — переформулировал Никса.
«Твой брат», — вывело блюдце.
— Что мне надо делать? — спросил Саша.
«Думать», — ответило блюдце.
— Очень информативно! — хмыкнул Саша.
— Заткнись! — прикрикнул Никса. — В каком году я умру?
Блюдце снова пошло по кругу.
— Судьба не определена, — объяснил Саша.
Сверху послышался шорох, кажется скрипнула кровать.
— Зиновьев! — прошептал Никса.
И задул свечу.
Молниеносно свернул ватман и бросил за диван.
Саша метнулся на террасу, перемахнул через балясины и упал в траву.
Быстрые шаги на первом этаже. Скрип лестницы.
Голос Зиновьева:
— Николай Александрович, что у вас происходит?
Молчание.
— Николай Александрович, я же знаю, что вы не спите! У Вас от свечи еще дым идет.
Ни звука.
— Ладно, — вздохнул Зиновьев. — Завтра поговорим.
И лестница заскрипела снова.
Тишина. Белая луна высоко над деревьями. Легкий ветер.
— Саша, ты еще здесь? — прошептал Никса сверху.
— Ну, ты даешь! Ходишь, как призрак — вообще не слышно.
— Большой опыт, — хмыкнул брат. — На сегодня, наверное, все, Зиновьев вряд ли заснет.
— Духа надо было отпустить.
— А, что может случиться? — поинтересовался Никса.
— Безобразничать может. Стучать там, окна открывать, завывать. Александр Павлович, правда, воспитанный. Может и ничего. Не Петр Великий. Петра Алексеевича я бы вообще не решился вызывать.
— Ну, давай отпустим.
— С блюдцем надо, за столом, — заметил Саша.
Наверху снова что-то заскрипело.
— Спасибо, Ваше Величество! — шепнул Никса луне. — Мы вас отпускаем.
— Ну, может и сработает, — прокомментировал Саша.
— Все, до завтра, — сказал Николай. — Ты тоже давай к себе, а то хватятся.
И закрыл дверь.
Когда Саша шел к Фермерскому дворцу, в кабинете царя окна были черны. Только уличный фонарь еще горел у подъезда.
И там, недалеко от фонаря, маячила высокая фигура. Миновать ее было сложно.
Более того, фигура прогулочным шагом направилась прямо к нему.
На игре, если к тебе прут некие воины, а ты не горишь желанием принимать бой в одиночку, лучше всего упасть в траву: даст бог не заметят.
Рядом была невысокая ограда из подстриженного кустарника.
Саша перемахнул через нее и упал на клумбу.
Но за ним метнулась маленькая тень, тоже перепрыгнула ограду, зарычала, и гавкнула.
На собаку Саша не рассчитывал.
Псинка была небольшая, поджарая, гладкошерстная, с вытянутой узкой мордой. И тявкала на высоких тонах.
— Мок, к ноге! — скомандовал человек.
И Саша узнал голос папá.
— Кто здесь? — спросил царь. — Вставай!
И собака рыкнула и гавкнула снова.
Скрываться было бессмысленно, и Саша поднялся на ноги.
— Саша? — удивился государь. — Что ты здесь делаешь?
— Сказать не могу. Но криминала никакого, клянусь!
— Почему не можешь?
— Касается не меня одного.
— Девица здесь была? — поморщился папá.
— Нет.
— Пойдем поговорим!
И они неспешно пошли по аллеям парка.
— Саша, ты обязан мне все сказать. Даже не как отцу, как государю. Ты должен слушаться меня во всем.
— Когда Яков Ростовцев донес дедушке о заговоре декабристов, Николай Павлович разрешил ему не называть имена, если это «противно его благородству».
— Корфа читаешь?
— Да. Мне Никса его прислал с запиской: «Мастрид».
— И что ты думаешь?
— Я пока прочитал начало, заглянул в середину, где про Ростовцева, и в конец, где перевод письма Александра Павловича. Да, мастрид. Для меня уже много нового. Совсем другой взгляд на вещи, не тот, к которому я привык.
— Да? А к какому ты привык?
— В будущем декабристов склонны реабилитировать и даже превозносить. Так что взгляд с другой стороны для меня нов и очень интересен.
— Я тебя не заставляю называть имена, просто объясни, что ты делаешь в саду в два часа ночи.
— Будет сразу все ясно.
— Я знаю этих людей?
Саша молчал.
— Значит «да», — заключил царь. — Если бы я их не знал, чего бы тебе не сказать «нет».
— Папá, а почему вы прервали меня, когда я вечером начал говорить об уничтожении крестьянской общины?
— Потому что я запретил обсуждать эту тему.
— Условия освобождения крестьян?
— Да. Решение уже принято.
— Простите я не знал. Но мне кажется, тогда, если что-то пойдет не так, мы не узнаем.
— Узнаем. Мне доложат.
— Информация имеет свойство теряться по пути наверх, особенно негативная. За нее же орденов не дают. Никому не захочется рисковать и докладывать неприятные вещи.
— Саша! Тебе рано давать мне советы. Ты мало что в этом понимаешь.
— Я просто помню, что обнищание крестьянства — одна из причин трех первых русских революций. А одна из причин нищеты — сохранение общины.