— Ваше Высочество, — тихо сказал Балинский. — Вы почти цитируете Герцена.
— Вы тоже его читаете?
— Да.
— Похоже, его все читают. Надо, наконец, и мне добраться. Я считал его революционером, но нельзя судить с чужих слов. Если я его цитирую, значит, он не революционер.
— У него есть радикальные высказывания.
— Изучу. Кстати, можно вам похвастаться?
— Да.
И Саша принес коробку, полностью забитую карточками с французскими словами.
— Это за четыре дня? — удивился Балинский.
— Даже меньше. Но да, я не сидел, сложа руки. Поспрашиваете?
Балинский выбрал несколько карточек и спросил слова.
Саша помнил все, правда, несколько искажая произношение. Психиатр поправил.
— Мне очень все помогают: и Гогель, и Зиновьев.
Балинский кивнул.
— Ваше высочество, мы нашли ваш «Penicillium» в «Определителе грибов».
— Значит, я правильно помню. Этот пенициллум был в моих горячечных видениях, наверное, я о нем где-то читал. А можете мне дать почитать «Определитель»?
— Он на латыни.
— Здесь есть словарь в библиотеке. Я его там видел. Справлюсь. Я, кстати, нашел в «Лексиконе» ваш лауданум. Я не помню немецкого, но слово «опиум» прочитать могу. Я сначала не понял, что это, но потом вспомнил, что я где-то о нем читал. Кажется, им кого-то травили. У него смертельная доза две-три ложки.
— «Хижина дяди Тома», — сказал Балинский.
— О! Точно читал. Правда не помню на русском или на английском.
— Есть перевод.
— Тогда, наверное, на русском. Там какая-то рабыня отравила своего ребенка, чтобы он не узнал ужасов рабства.
— Да, — кивнул Балинский. — Но доза которую вам выписали в несколько раз меньше смертельной.
— Конечно, не сомневаюсь. Но, по-моему, мне от него хуже. Галлюцинации возвращаются во сне. Мне кажется в нем нет необходимости.
— Это не опасно.
— Бывают смерти от передозировок?
— Если не следовать предписаниям врача.
— Иван Михайлович, вы мне запретили брать в руки оружие и выписали мне смертельный яд, бутылочка с которым круглосуточно стоит рядом с моей кроватью. Вам не кажется это нелогичным?
— Вы сгущаете краски.
— Возможно. Но Гогеля я, на всякий случай, предупредил, у него жена принимает. Я где-то читал, что больные, которым выписывают это лекарство, склонны самостоятельно увеличивать дозу. Мне кажется, мне стоит и государя предупредить…
После визита Балинского Саша написал письмо аптекарю об изменении рецептуры шампуня. Точнее под его диктовку написал Гогель.
Потом занимался французским, после обеда сидел в библиотеке Коттеджа.
А вечером на его столике не обнаружилось лауданума.
Ну, что? Кажется, первая победа?
Саша решил не нарываться на еще три дня изоляции, и во вторник наступила свобода.
Ну, относительная. Гогель с Зиновьевым никуда не делись, подняли его в семь утра, зато повели купаться в Финском заливе. Вместе с Никсой и Володей.
На пляже был сероватый песок и мелкие камушки. А у самого берега стоял объект, похожий на дачную баню. Горизонтальная вагонка, окно с занавесочками, белая лесенка с тонкими балясинками, навес, украшенный коваными завитушками и все это — на здоровых тележных колесах. А со стороны моря запряжена лошадь.
— Что это? — тихо спросил Саша Никсу.
— Купальный фургон, — усмехнулся брат. — В будущем таких нет?
— Таких нет… Раздевалка? — предположил Саша.
— И это тоже.
В «фургоне» имелся, понятно, ковер, зеркала и склад полотенец.
Больше всего Сашу поразило наличие плавок вполне откровенного покроя. Нет, не совсем уж европейско-русского минималистского стиля, но куда короче принятых в 21-м веке в США купальных шорт до колен.
Правда, материал: обычный трикотаж.
Резко захотелось изобрести синтетические ткани, но идея казалась малореалистичной.
Купальная повозка скрипнула и поехала в воду. В нескольких метрах от берега развернулась на 180 градусов, так что лесенка теперь вела в море.
Вода была градусов 18–20, что после Болгарии будущего казалось несколько сомнительным. Вообще, в такую воду хочется лезть лет в 13–15, а потом уже не очень.
Но молодой организм явно не имел ничего против.
— Я до болезни умел плавать? — спросил Саша старшего брата.
— Да, ответил Никса. Но не особенно хорошо.
И Саша решительно окунулся в этот холод и поплыл от берега.
Небо было ясное с небольшими пушистыми облачками, волнение отсутствовало, и море скрупулезно отражало небо во всех подробностях.
Гогель влез в воду вместе с мальчишками, а Зиновьев остался на пляже.
— А что там на другом берегу залива? — поинтересовался Саша.
— Россия, — хмыкнул Никса.
— Даже не интересно. А то можно было бы доплыть.
Дно медленно уходило вниз, так что, когда стоять стало невозможно, берег был прямо скажем далеко. Когда Саша обернулся, он заметил, что Володька увязался за ними, а Гогель здорово отстал.
Ситуация эта Саше не вполне понравилась.
— Володя хорошо плавает? — спросил он Никсу.
— Так себе, — припечатал брат. — Но там Гогель.
Григорий Федорович был от Володи метрах в двадцати.
— Гогель не совсем там, — заметил Саша. — Давай-ка поворачиваем.
— Ты что испугался? Вроде на тот берег хотели?
— Ты что спятил? Я пошутил. Здесь верст десять.
И похвалил себя за «версты» вместо километров.
— Ну, как хочешь! А я дальше, — хмыкнул Никса.
— Возвращайтесь! — крикнул Гогель.
— Вообще, он прав, — заметил Саша.
— Да ну его! — хмыкнул Никса и прибавил скорость.
— Мы Вовку утащим на глубину!
В разумность пятнадцатилетнего Никсы верилось слабо, в разумность Володи не верилось совсем.
Мать твою! Два зайца! И за которым?
И остро посочувствовал Гогелю с Зиновьевым за то, что им приходится пасти царских детей.
— Давай лучше вдоль берега! — взмолился Саша и повернул куда-то на запад.
Ситуация живо напоминала ему летний лагерь МИФИ «Волга», где он в студенческие годы занимался серфом. Там каждый год обязательно кто-нибудь тонул.
Повернул он вовремя. Потому что Володя взмахнул руками, погрузился в воду до носа, потом вроде вынырнул, но погрузился снова. При этом молчал, как рыба. Ну, это бывает!
— Никса, назад! — крикнул он.
И бросился к Володе.
Подплыл к нему, обхватил за плечи и потащил к берегу.
— Сашка! — всхлипнул Володя.
— Воды не наглотался? — спросил Саша, когда, наконец, смог стоять.
— Нет, — с трудом выговорил Володя.
Гогель подоспел, когда Саша уже вытаскивал его на берег. Это было очень кстати, потому что толстенький Вовка был тяжел, как сволочь.
И Саша с облегчением сдал его с рук на руки.
И вышел на берег.
Никса тоже вышел из воды и сел рядом на песок.
— Как ты понял? — спросил он.
— Есть признаки. Человек пытается удержаться на поверхности, но то и дело погружается в воду. При этом стоит вертикально, как поплавок. Как правило даже руками не размахивает. И взгляд такой стеклянный.
— Но он не звал на помощь.
— Это ничего не значит. Тонущего хватает на то, чтобы только вдохнуть воздух, а не на то, чтобы крикнуть. Если может кричать — это очень повезло.
Подошел еще всхлипывающий и дрожащий Володя и обнял Сашу за плечи.
Потом оба генерала.
Саша встал им навстречу, хотя не был уверен, должен ли это делать. Ну, все-таки старшие по званию.
— Это было превосходно, Александр Александрович! — сказал Зиновьев.
И Гогель согласно кивнул.
— Я просто оказался ближе всех, — сказал Саша.
И только по пути домой шепнул Никсе: