— Совершенно точно. Михаил Павлович. Так вот Ростовцев предлагает, чтобы помещики выделяли земли крестьянам по своему усмотрению.
— Так нельзя! — тихо сказал Саша. — Будет произвол. Они же заинтересованные лица.
Дядя Костя повернулся к нему и посмотрел очень внимательно.
— Вот и я так считаю, — еще тише сказал он. — И оброк по этому проекту остается, хотя и облегченный. И барщина остается, хотя и законодательно ограниченная. И община остается, потому что разрушать общину — это мера насильственная. И круговая порука.
— В чем же освобождение?
— Продать или купить крестьянина будет уже нельзя, высечь или сослать без суда — тоже. И власть помещика переходит на сельское общество, а не на каждого крестьянина, как вещь.
— А Ланского совсем отстранили? — спросил Саша.
— Ланской — министр внутренних дел, — вмешался Никса.
— Вот именно, — сказал дядя Костя. — Но был создан Главный комитет по крестьянскому делу во главе с твоим папá и поставлен выше министерства, так что Ланской теперь ему подчиняется. А еще созданы Редакционные комиссии, которые подчиняются только твоему папá, и которые возглавил Ростовцев.
Саша несколько подвис от такой бюрократической загогулины.
— Честно говоря, мне хочется схему всего этого нарисовать, чтобы понять, кто кому подчиняется.
— Я тебе нарисую, — небрежно бросил дядя Костя.
— Вам можно писать?
— «Тебе», Саша, «тебе». Пиши, конечно.
Саша кивнул.
— Спасибо!
— Но не так плохи Редакционные комиссии, как губернские комитеты, — продолжил Константин Николаевич. — Там сначала шла речь о выкупе крестьянами самих себя, как личностей, потом об освобождении без земли, потом об ограничении крестьянских наделов. И у либералов в комитетах меньшинство. Причем повсеместно.
— В России у либералов всегда меньшинство, — хмыкнул Саша.
Дядя Коко посмотрел еще внимательнее.
— А кто входит в губернские комитеты? — спросил Саша.
— Выборные от дворянства, — пояснил Константин Николаевич.
— Тогда трудно ожидать от них другой позиции, — заметил Саша. — Если бы там были крестьяне, расклад бы радикально изменился.
— Ты считаешь, что нужно ввести в комитеты крестьян?
— По-моему, это логично, — сказал Саша. — Они же заинтересованная сторона.
— Саша, знаешь, как тебя за глаза прозвали? — поинтересовался дядя Костя.
— Бульдожка, Мака, — поморщился Саша. — Но не надо! Мне эти собачьи клички не нравятся.
Дядя Костя хмыкнул.
— Как бы ни так! Это все в прошлом. Ты теперь у нас Сен-Жюст.
— И когда я удостоился?
— После разговора с Тютчевой.
Саша повернулся к дворцу и окинул его взглядом.
— Дядя Костя, у него точно стены не стеклянные?
— Стеклянные, не сомневайся, — без тени улыбки сказал Константин Николаевич.
— Вообще, это несправедливо, — заметил Саша. — Я противник смертной казни.
— Наслышан, — сказал Константин Николаевич. — Так и Сен-Жюст с этого начинал.
— Не знал.
— Теперь знаешь. Гюго начитался? «Последний день приговоренного к смерти»?
— На русском или на французском? — спросил Саша.
— Его, по-моему, нет на русском.
— У меня с французским пока не блестяще. Наберу словарный запас — обязательно прочитаю.
— Наслышан про карточки. Это даже эпичнее, чем спасение Володи.
— Семь подвигов Геракла, — усмехнулся Саша.
— Пока два.
— Откуда об этом известно? Телеграф?
— Лакеи куда болтливее, — усмехнулся Константин Николаевич. — А по поводу смертной казни, Саша, это что-то вроде введения всеобщего образования. Пока не для нас.
— Елизавета Петровна как-то обходилась.
— Елизавета Петровна не освобождала крестьян!
— У нее были свои проблемы.
— Саша, ты не понимаешь, в какой стране живешь! Мы с твоим папá тоже не вполне понимали. Во время подготовки реформы начали собирать статистику по волостям. Помещики должны были отчитаться, сколько у них грамотных крестьян. И что ты думаешь? Пришли нам в основном точечки. Но бывало и похуже: за помещицу такую-то (неграмотную) расписался такой-то.
— Помещица неграмотная? — опешил Саша. — Не может быть!
— В этой стране все может быть, — философски заметил дядя Костя. — А ты: всеобщее образование! Тут бы хоть помещики расписываться умели.
— Значит, всеобщее образование более, чем актуально, — сказал Саша.
— Ну, ты упрям! Никса, когда ты будешь этого прожектера в Сибирь ссылать генерал-губернатором, сразу готовь деньги на сеть сибирских университетов.
— Он мне самому пригодится, — сказал Никса.
— Ну, мучайся, — вздохнул дядя Костя и затянулся полу-сгоревшей сигаретой.
— Насчет сибирских университетов — блестящая идея, — отреагировал Саша. — Учту обязательно. Что там? Томск, Омск…
— Ладно, оставим университеты, — сказал Константин Николаевич. — Вернемся на землю. Общинную. Которую ты собираешься в свободную продажу пустить. Ты хоть понимаешь, к чему это приведет?
— К падению цен.
— Ну, допустим.
— И крепкие хозяева смогут докупать землю и богатеть.
— Угу, а слабые продавать и идти по миру. Сколько бродяг ты готов повесить, противник смертной казни?
— Дядя Костя, вы передергиваете! Это не английские огораживания. Я никого не собираюсь насильно сгонять с земли. А эта идея о том, что можно кого-то облагодетельствовать, отняв у него свободу, — чисто рабовладельческая!
— «Ты». Скажи еще плантаторская. Герцен любит это слово. Он, кстати, за общину.
— Это характеризует его не с лучшей стороны. Для социалистов у меня вообще нет других слов, кроме тех, за которые мне выговаривает Гогель.
— Саш, ты не уходи от ответа. Так как насчет числа виселиц?
— Не будет никаких виселиц! Крестьяне, продавшие землю, получат начальный капитал для того, чтобы устроиться в городе, и станут торговцами, ремесленниками или наемными работниками. В промышленности понадобятся рабочие руки. А за строительство жилья, школ и больниц для рабочих надо давать налоговые льготы.
— Саш, ну, какой начальный капитал! Пропьют все! Ты этот народ не знаешь!
— То есть надо ограничить свободу трезвых и сознательных, чтобы защитить бездельников и пьяниц?
— То есть последних тебе не жаль?
— Жаль. Но их не на этом этапе надо защищать! Не ценой чужой свободы!
— А на каком этапе?
И дядя Костя затянулся.
— Я обдумаю, — сказал Саша. — Но кабаки надо позакрывать.
— Все позакрывать?
— Нет, тогда точно будет революция.
И Саша живо вспомнил двух энтузиастов антиалкогольных кампаний: Николая Второго и Горбачева Михаила Сергеевича. Первый ввел сухой закон, второй вырубал виноградники.
Когда русский народ трезвеет, он вдруг осознает, что обирающая его власть не так прекрасна, как кажется с большого бодуна. И сносит ее на хрен.
— Ну, хоть это ты понимаешь! — расхохотался дядя Костя.
— Папá считает, что я ничего не понимаю. Готов согласиться. Но это не значит, что я буду оставаться в неведении. Дядя Костя… ты не мог бы помочь мне с информацией? Статистика (которая есть), проекты, рескрипты, записки…
— Ты готов читать статистические справочники?
— Да.
— Ты раньше книги боялся, как огня. Любой!
— Я изменился.
— Никса! Когда какой-нибудь Наполеон Третий будет пытаться всучить тебе Новую Каледонию в обмен на этого паршивца — ты не иди на поводу, прогадаешь.
— Я его и за Париж не отдам, — сказал Никса.
— Да, ты тоже не дурак, — констатировал дядя Костя. — Хоть и меньше болтаешь.
Потушил бычок прямо о перила и бросил на дорожку возле террасы.
И закурил новую сигарету.
А Саша задумался, с какой кампании лучше начать: с антиалкогольной, или с антитабачной.
— Никса и должен быть над схваткой, — сказал он.
— Пожалуй… — проговорил дядя Костя.
— Зря Александр Павлович Сперанского Бонапарту за королевство не отдал, — заметил Саша. — Все равно ведь сослал: ни себе, ни людям.