и прямо не предадут, разницы мало, всё равно рискованно полагаться на них, а без земского ополчения ему тоже не обойтись, в опричных полках всего тысяч шесть. Он отыскивает способ привязать их к себе хотя бы на время похода. Он созывает земский собор, однако это не тот освящённый собор, на какие много раз собирались архиепископы, епископы, игумены, архимандриты и думные бояре. Он рассчитывает вновь смирить подручных князей и бояр грозным гласом народным, как сделал это, сидя сиднем в Александровой слободе. На этот собор он приглашает, разумеется, высшее духовенство и знатнейших бояр, но вместе с ними на собор съезжается приблизительно две сотни служилых людей и около ста самых уважаемых московских гостей и купцов. Всё это люди по-тогдашнему выборные, в его государевой воле не состоящие. Архиепископы, епископы, игумены и архимандриты ставятся освящённым собором. Чин боярина или окольничего даётся самими боярами по расчёту родства, то есть тоже по своеобразному выбору. В торговых товариществах также избирают главу, конечно, из самых богатых, оборотистых и предприимчивых, поскольку в сознании русского человека одно и то же понятие, что богатый, что умный. Старшие из служилых людей тоже избираются в каждом уезде. Таким образом, эти выборные представители разных сословий представляют собой нечто вроде совещательного собрания, которое царь и великий князь приглашает в помощь себе и от которого ждёт обдуманного совета, как ему поступить. Одно его намерение осознанно и очевидно: рассылая приглашения на земский собор, он стремится поставить людей, отличившихся службой и принятых в его царский двор, рядом с людьми, возвышенными только происхождением от тридесятого деда. С этой целью он не выделяет особо князей, а детей боярских приравнивает к служилым людям и старшинам торговых рядов. Он намеревается смешать, посадить всех вместе бояр, окольничих, казначеев, думных дьяков, служилых людей первой статьи, служилых людей второй статьи и торговых людей. Примечательно, что среди приглашённых служилых людей первой статьи всего тридцать три княжеские фамилии и шестьдесят одна не княжеская, а среди служилых людей второй статьи всего одиннадцать княжеских, зато восемьдесят девять фамилий не княжеских. Земский собор открывается двадцать шестого июня 1566 года. Ничего удивительного, что в эти жаркие летние дни в Москве гремят грозы и льют проливные дожди, и летопись отмечает, что в канун этого дня “изошла туча темна и стала красна, аки огнена, и опосле опять потемнела, и гром бысть и трескот великий и молния и дождь, и до четвёртого часу”. Тем не менее, по городу расползаются тёмные слухи, кому-то угодные, что сии знаки зловещие свыше дадены неспроста, что хорошего нечего ждать, что приключится беда. В самом деле, ни высшее духовенство, ни князья и бояре не желают судить и рядить за один с простыми дворянами, тем более с людом торговым, который они презирают и не пускают в хоромы свои на порог. Все судят и рядят отдельно, каждое сословие само по себе, в своём месте, особно. Иоанн сдерживает себя, но лично говорит только с архиепископами, епископами, игуменами и архимандритами и задаёт им лишь один, вполне справедливый вопрос: “Как нам стояти против своего недруга польского короля?” и удаляется, предоставляя своим богомольцам благую возможность судить и рядить на свободе по совести. В свою очередь, благодарные за доверие богомольцы ставят тот же вопрос перед каждым сословием, по всей вероятности, через письмо: “На какове мере государю нашему с королём помиритися?” и также предоставляют сословиям благую возможность судить и рядить на свободе по совести. Сословия судят и рядят, понятно, прикидывая в первую голову свои выгоды и невыгоды от мира или войны, и подают царю и великому князю своё мнение тоже через письмо, может быть, потому, что Иоанн, в сущности, уверенный враг всякого представительства при государе, который только перед Богом держит ответ, не желает умаляться до разговора с представителями сословий, может быть, потому, что действительно предоставляет им полную свободу суждения, а может быть, и потому, что желает иметь в своих руках документ. Возникает любопытная ситуация. Коллективная ответственность сама по себе исключает всякую мысль о возможности преследования и наказания с его стороны, не станет же царь и великий князь рубить головы сотням людей, им самим и собранным на совет, даже если их мнение окажется для него неугодным. Главное же, в этом собрании некому и страшиться опалы, тем более казни. Его суровые меры вообще не касаются духовенства, как они не касаются служилых и торговых людей. Если кто и рискует из числа этих неожиданно призванных на совет представителей Русской земли, то одни князья и бояре. Как они постигают общее настроение, трудно сказать, однако все представители Русской земли придерживаются единого мнения: мир невозможен, необходима война. Поразительно, что первыми за войну высказываются именно богомольцы, причём толкуют не столько о священной необходимости защищать от супостата религию и святыни, сколько о земной необходимости взять под защиту интересы торговли. Девять архиепископов и епископов, четырнадцать игуменов и архимандритов и девять особо почитаемых старцев пишут царю и великому князю, ставят свои подписи и прикладывают печати: