А тем временем отряд Лазаря Паскевича, погрузившись на суда во Владиангарске, отправился вниз по Ангаре к Енисею к первому месту зимовки - Ижульскому острогу. Под командованием Паскевича находился сводный батальон, состоящий из амурских, зейских и сунгарийских дауров, укомплектованный добровольцами. Это были молодые воины, уже имеющие немалый боевой опыт противостояния с маньчжурами и их вассалами как в открытом бою, так и в томительных лесных засадах, долгих преследованиях по сильно пересечённой местности и карательных походах на селения изменников. Эти бойцы не знали иного начальника, нежели сержант-наставник, ангарский офицер, сунгарийский воевода и далёкий царь Сокол. Даурский юноша теперь воевал не за свою деревню, он давал присягу служить всем подданным своего царя. Он знал, что у него в руках самое лучшее оружие из всего, что есть на свете. Он видел, как не раз были повержены воины империи Цин, которые прежде бивали его предков. Этот воин многое знал и умел применять свои знания, а если его царю и народу стало нужно, чтобы он отправился на другой конец света - он сделает это с радостью, не колеблясь ни минуты. Такой подвиг достоин настоящего мужчины и каждый солдат с готовностью докажет это своим мужеством и воинским умением. Так что Паскевичу не стоило большого труда сформировать из достойных бойцов три стрелковые роты, миномётный и пулемётный взвода, взвод связи и санитарный отряд. Включая взвод тылового обеспечения, Даурский батальон насчитывал почти пять сотен бойцов. Причём очень многих хороших вояк по их же горячим просьбам пришлось отправить на должности ездовых, санитаров и даже кашеваров.
Погрузившись во Владиангарске на пароход и буксируемые им баржи, бойцы отправились в далёкий путь к верховьям Енисея, сделав по пути лишь несколько остановок - в том числе в Новоенисейске, строившимся при впадении Ангары, а также под Красноярском, где Паскевич устроил двухсуточный отдых. И уже там, перед самым отплытием в Красноярск пришло тревожное известие о сожжении Ижульского острога киргизцами, а также о войске алтысарских князей Ишея и Бехтенея, которое шло к крепости. Принесли эту весть трое служилых казаков, отправленные воеводой Иваном Вербицким за подмогой к соседям на дощанике. В этот недобрый час в городке даже не было полноценного воеводы - прежний, Пётр Ануфриевич Протасьев, в конце августа сложил с себя полномочия, но ещё не отъехал с воеводства, а сменщика его только ожидали. Оборону крепости возглавил казачий атаман Дементий Злобин. Этот крепкий и сильный дончанин, сосланный в Сибирь за то, что в Смуту гулял по Руси и куролесил в Москве в войске мятежного атамана Ивана Заруцкого, полностью оправдывал свою фамилию, а равно и имя, означавшее на латыни укротитель. Прежнего красноярского воеводу, Алферия Баскакова, за снятие его с атаманства, Дементий отделал так, что бедняга неделю провалялся без памяти в съезжей избе. Злобину сие злодейство сошло с рук, на следствии он отпирался ото всех обвинений, поясняя, что воевода наговаривает на него, чтобы оправдаться в недоборе ясака. А там ещё и красноярские казаки написали прошение о возврате Дементия на атаманство, упирая на прежние заслуги своего головы, не раз бивавшего своенравных кыргызских князцов. Так, с булавой, и вернулся Злобин в Красноярск из Томска, где разбиралось его дело.
Ижульцев, наделавших в остроге большой переполох, гомонящая толпа встревоженных красноярцев привела к атаманской избе. Злобин встретил их на крыльце.
- Идёт большое войско! - снова затараторили усталые гонцы. - Князцы те направляются к Красному Яру с тубинцами, и с алтырцами, и с езерцами, и с маторцами, и с байкотовцами! Всех, кого смогли, взяли! Чуют киргизцы свою силу несметную! Бают, джунгарцы заодно с ними!
Смерив казаков угрюмым взглядом из-под набрякших век, Дементий выставил вперёд руку - все разом замолкли, посмотрев на атамана.
- Цыц, сказал же! - рявкнул Злобин, и двое бородачей, продолжавших яриться меж собою, немедля получили от своих товарищей добрых тумаков и в сей же миг умолкли.
На Злобина страшно было смотреть. Грубое лицо казака потемнело от гнева, на переносице легла глубокая борозда.
- Изменщику Ишейке неймётся! - прокаркал он хриплым басом. - Уж приносил шерть на верность, подлец, ан нет - сызнова обманул! Оный сучий потрох, верно, качинцев, называемых им кыштымами своими, захотел возвертать. Забыл, паскудник, что на государевых людей пасть свою разевает!