В Павловской оде Карамзин использует все ставшие традиционными одические топосы и формулы. Обыгрывая дорогую для нового императора тему преемства с прадедом:
поэт возвращает нас к проблеме богоподобия: «О Павел! Ты наш бог земной!» (Карамзин: 189), прибегая к парафразе классической ломоносовской формулы («Земное божество Россия почитает»).
Тема преемственности, также характерная для ломоносовской оды и для русской оды XVIII в. вообще, становится ключевой для павловской оды Карамзина, однако ее трактовка (также традиционно) приобретает полемический характер. Россия рисуется как идеальное пространство, где не только продолжаются дела Петра, но и «течет Астреин век» (т. е. как бы длится царствование Екатерины), что явственно противоречило установкам нового императора, стремившегося делать всё наперекор своей матери. Поэтому Карамзин позволил себе достаточно двусмысленную формулу: «Венец российския Минервы / Давно назначен был ему» (Карамзин: 185), совершенно расходившуюся с отлично известными Карамзину фактами. Продолжена и центральная тема оппозиционной екатерининской оды «К Милости» — именно Милость, основанная на доверии к подданным, наряду с правосудием, просвещением, покровительством музам явятся основой благополучного царствования. В подтексте косвенно делается еще один полемический выпад в адрес предшествующего царствования, когда автор призывает нового царя к миру, к отказу от роскоши и к культу семейных добродетелей. Поэтому вводится и образ Марии Федоровны, как идеальной монархини и сотрудницы царя (ср.: «В тебе ж, любезная Мария…» — Карамзин: 188).
Однако хотелось бы обратить внимание и на новые черты, так сказать, сентиментальной оды[19]. Наряду с устойчивыми жанровыми константами — эмоциональностью (восхищение, восклицание, ликование и пр. возвышенные эмоции, выраженные обилием императивных конструкций), а также идеей отцовства — сыновства, монархии как семьи[20] — вводятся новые чувства: нежность («он любит россов нежно»; даже восторг у Карамзина становится нежным, ср.: «с восторгом нежным зрит Россия»), дружба (монарх — не только отец, но и друг подданных), слезы умиления: подданные «Слезами речь запечатлеют», но главное — «Ты <царь> с ними прослезишься сам» (Карамзин: 189). К монарху применен и излюбленный карамзинский эпитет «милый». Сделано это в знаменательном контексте, который еще более подчеркивает элементы нового одического языка:
прославляется не величие, а качества души, создающие «союз сердец» монарха и его народа, что потом в полной мере было использовано Жуковским в «Императору Александру».
У Карамзина подданные рисуются как сотрудники и даже «соправители» царя:
Важное место занимает и тема оправдания панегирика и образ независимого поэта-панегириста:
Одические надежды на Павла, выраженные в адресованной ему оде (ср.: «Надежда нас не обольщает: / Кто столь премудро начинает, / Достигнет мудрого конца» — Карамзин: 190), по обыкновению, не оправдались, однако их риторическая функция отменена не была. Следующая, александровская, ода опять начинается с мотива надежды, причем Карамзин счел необходимым прямо подчеркнуть несостоятельность собственных прогнозов относительного Павловского царствования. Он обыгрывает не только реальное время государственного переворота (март 1801 г.), но и выраженные в актуальной державинской оде мотивы отступления зимы:
Идея преемственности, основная в предшествующей оде, действует теперь избирательно — век Александра («божьего ангела») должен стать продолжением «златого» века Екатерины, в том виде, в каком он был изображен самим Карамзиным в «К Милости»:
19
«Сентиментальность» новой карамзинистской оды была замечена современниками, что проявилось и в замечательной сатире — «Оде в громко-нелепо-новом вкусе» (1802) Панкратия Сумарокова, остроумно объединившей традиции и Державина, и карамзинистов. (см.: Поэты 1790—1810‑х гг. Л., 1971. С. 186—188).
20
В следующей — александровской — оде Карамзина эта мысль сформулирована прямо: «Россия есть твое семейство: / Среди нас ты среди сынов» (Карамзин: 262).