Решая проблему богоподобия монарха, Зорин утверждает, что в тексте Жуковского происходит однозначное уподобление императора Христу, с чем мы не можем согласиться. Как нам представляется, «Императору Александру» построено на сложной игре между двумя ипостасями монарха-помазанника — человеческой (хотя с самого начала подчеркивается, что речь идет об исключительном, великом человеке[27]) и, так сказать, «надчеловеческой». Кроме того, само прославление строится на борьбе между необходимостью предельно возвеличить царя как «человека на троне» и такой же настоятельной необходимостью «свести» его с трона, чтобы он остался «человеком». Весьма характерны строки:
Контекст их таков: искренние похвалы народа животворнее льстивых похвал придворных. Однако эти строки готовят следующие, представляющие собой один из концептуальных центров стихотворения:
Эти строки цитировались сотни раз, но для прояснения их смысла придется, по методу М. Л. Гаспарова, «пересказать» их или перевести на язык «смиренной» прозы. Наш «перевод» будет таков: «Святой обряд венчанья», т. е. коронация, которую сам Жуковский описывает в начале стихотворения, делает царя законным носителем верховной власти («облечет во власть»[28]) и связывает его и подданных взаимными обязательствами. Для последних — это «верности обет», т. е. обязанность быть верноподданными и при необходимости — умереть за царя («за царя на жертву жизнь принесть»). Однако присяга не влечет за собой автоматически чувства уважения к монарху; уважение не составляет обязанности, а может быть только свободным волеизъявлением народа («дань свободная»), если заслужено царем как человеком.
Таким образом, у Жуковского, с одной стороны, человеческие качества монарха — это основа монархии как института, а с другой — мерилом этих качеств является отношение к нему подданных (и в том, и в другом случае он прямо продолжает мысли своего учителя Карамзина). Личные качества правителя должны вызывать уважение, что весьма усложняет традиционную схему отношений царя и подданных. Наряду с вертикалью, где взгляд направлен сверху вниз или снизу вверх, оказывается, зарождаются некие контуры «горизонтали», т. к. уважение подразумевает, хотя бы в какой-то степени, партнерство (ср. цитировавшийся стих Карамзина: «Мы царствуем, монарх, с тобою»). Слово «человек» в применении к монарху («не власти, не венцу, но человеку дань») развивает державинскую концепцию «человека на троне», высказанную в оде на рождение того же Александра[29] и продолженную Карамзиным.
Державинско-карамзинское слово «ангел» по отношению к Александру неоднократно употребляется и Жуковским, но у него ангел во всех случаях — Божий вестник[30], а монарх трактуется лишь как орудие Промысла[31] («воли Промысла смиренный совершитель»). Поэт достаточно тонко решает проблему исключительности царской личности. В заслугу Александру Жуковский ставит то, что тот сделался орудием в руках Божиих, поскольку связывает богоизбранность с личными качествами царя-человека — с полнотой его веры, с полным доверием Творцу (в этом он противопоставлен Наполеону[32]).
Александр изображен у Жуковского воплощением именно христианских добродетелей. Сильны мотивы испытания и смирения (монарх достигает высоты славы «по тернам испытанья»), жертвы, самоотречения. Восклицание: «О сколь божественна сейчас душа Твоя!»[33] относится к моменту тайной молитвы царя за свой народ («Творец, все блага им!» и т. д. — I: 376). Принципы христианского правления прямо декларированы в словах Александра:
27
Ср. первые строки: «Когда летящие отвсюду шумны клики, / В один сливаясь глас, Тебя зовут: Великий!»
28
Это подчеркнуто в описании коронации: «державная десница», «багряница», «венец», «пламенная в руке твоей держава».
29
Полагаем, что образ
30
См.: «Ниспосылаемый им <Провидением> Ангел разрушенья» (I: 367); «О Провидение! Твоя Россия встала, / Твой Ангел полетел» (I: 370); «Ты от Небес молил благословенья… / И Ангел их, гремя, на щит Твой низлетел» (I: 371).
31
Самое «скользкое» место здесь: «Во сретенье Тебе народы потекли, / И вайями Твой путь смиренный облекли» (I: 371), которое А. Зорин интерпретирует однозначно: «Вступивший в Европу русский император прямо уподоблен Спасителю», т. е. Христу (Зорин: 291). Однако обратим внимание на то, что перед этим у Жуковского сказано: «Как к возвестителю небесной благодати», т. е. Александр вступает в Европу как
32
Об Александре говорится: «В Себе весь свой народ Ты в руку Провиденья / С спокойной на Него надеждой положил» (I: 367), а о Наполеоне: «Сказав: нет Промысла! гигантскою стопою / Шагнул с престола он» (I: 368).
33
При этом и здесь есть уточняющая предшествующая строка: «Уполномоченный от неба судия —/ О, сколь…» (I: 376).