Соборная площадь была крепостью староверов, берег реки — их лагерем. С обеих сторон не было ни одного невооруженного человека, ни одной безучастной женщины. Давнишняя вражда воодушевляла всех; но только в лагере анабаптистов царствовало полное согласие, слепая вера в справедливость дела и в помощь Божию, вместе с той необузданностью, которая не пренебрегает никаким средством, никаким оружием.
Хотя католические священники не щадили слов и Фабриц, проповедник из Гессена, не переставал говорить, и хотя и католики, и протестанты рассчитывали только на помощь епископа, но они взаимно не доверяли друг другу. Католики мечтали о полном господстве над городом и только по необходимости принимали помощь Вальдека; протестанты угадывали конечную цель стремлений епископа и заранее дрожали перед тиранией своего союзника. Ко всему этому присоединилась измена. Герман Тильбек, хитрый интриган, перекрещенный втайне со всей своей семьей, друг Роттмана и союзник Книппердоллинга, старался удержать город для своей партии; второй бургомистр Юдефельд, враг анабаптистов, был в то же время яростным противником епископа и также не желал, чтоб город перешел в его руки. Поэтому Теодор Мерфельд и тайно пробравшиеся в город каноники напрасно уговаривали обоих бургомистров впустить епископа в город; ворота оставались запертыми; а католики то льстили, то грозили, то проповедовали о христианской любви и обязанностях граждан.
Все это делалось для того, чтоб выиграть время, на виду у ненавистного епископа заключить оскорбительный для него договор и дать анабаптистам возможность укрепиться.
И они умно воспользовались выигранным временем. Все было пущено в ход, чтобы возбудить и без того приподнятые чувства их приверженцев; все было сделано для того, чтоб поразить и испугать врага. Пища и питье в изобилии раздавались народу; пение псалмов не прекращалось; исступленные проповедовали на каждой улице. Портной Георг бегал, как помешанный, вокруг и уверял, что видит Небо отверзтым. Он не переставал кричать:
— Глядите вверх, глядите на Спасителя со знаменем победы, на Отца в его царствии! Кайтесь, кайтесь.
Потом он валялся на земле, распростирался ниц крестом и грыз камни.
Жена городского конюха Тиммермана юродствовала. Бубенчик, привязанный к ее поясу, не переставал звенеть, так как она, как загнанный зверь, безостановочно металась во все стороны; толпы народа стекались на звоны ее колокольчика. Она кричала, пока не охрипла:
— Кайтесь, сейчас наступит новый Иерусалим! Сейчас сойдет на землю разгневанный Отец!
Она своим примером сводила с ума других женщин, которые также принимались неистовствовать в кабачке хлебопеков на рыбном рынке; растрепанные, полуодетые, бегали они по улицам, бились головами о камни, бросались навзничь на мостовую и глядели на небо, скрежетали зубами и царапали себе лицо и грудь; иные молились, иные хохотали, и их гнусные песни смешивались с покаянными псалмами мужчин. То был настоящий сатанинский шабаш.
Проповедь анабаптистов проникла в ряды староверов. Книппердоллинг, безоружный, босой и с обнаженной головой, бегал по укреплениям противоположного берега. Он проповедовал о покаянии. Бургомистр Юдефельд, вне себя от злобы, обнажил уже свой меч, но Тильбек удержал его руку и спас Книппердоллинга.
— Отведите его в монастырскую башню, — приказал хитрый патриций, указывая на Книппердоллинга. — Там он встретит достойное общество и охладит свой разгоряченный мозг!
Юдефельд резко заметил своему товарищу по должности:
— Вы ласкаете злодеев, достойных быть заживо сожженными на костре. Не велика честь разделять с вами общественное представительство!
— Я прощаю вам вашу горячность, — льстиво говорил Тильбек, — но вы не заставите меня действовать насилием. Вы проповедуете жестокость, я хочу мира. Посмотрим, за кем останется победа.
Юдефельд с неудовольствием отошел от него. В это время бургомистру Тильбеку подали бумагу от епископа. Граф извещал, что приближается к городу и надеется скоро вступить в него. Он подтверждал привилегии граждан, если анабаптисты переселятся из города или вернутся в лоно истинной церкви. Епископ просил известить всех граждан о содержании письма. Тильбек сознавал, что, так или иначе, пора было прекратить это необычайное волнение и… разорвал письмо и бросил его в реку. Ни представители города, ни граждане ничего не узнали.