Окруженный своими клевретами, стремительно и бесцеремонно вошел Бернгард Роттман; следом за ним величественно выступал тучный мужчина, в длинном, шутовски сшитом священническом одеянии. Оборванный мальчишка нес за ним наполненный водой котелок, другой — огромное кропило, выкраденное из собора. Почетную стражу составляли вооруженные всяческим оружием граждане, с тупыми взорами и важной осанкой. Толстый, изумительно одетый человек был Юлиус Фризе, только что наспех выбранный анабаптистами епископ нового Израиля, — пугало, которое приверженцы Роттмана всюду таскали за собой, дабы придать своим действиям известную долю торжественности.
— Пришел мой последний час! — простонала Вернеке. — Убийцы! Мы пропали! Боже, сжалься над нами!
Зибинг мужественно бросился навстречу вломившейся толпе, забыв свой преклонный возраст.
— Что нужно вам здесь? Оставьте женщин! Вы перешагнете только через мой труп! — восклицал он.
— Поп, поп! — забушевал скорняк Зюндерман, самый ярый мятежник из шайки. — Хватайте его, братцы!
Роттман сам ухватил несчастного кустоса за грудь и бросил его в руки своих.
— Так-то платишь ты за мои благодеяния, Берендт? — грустно спросил увлекаемый Зибинг.
— Я не знаю тебя, служитель Ваала, — высокомерно отвечал Роттман. — Выведите его из города, друзья мои. Посадите его на свору с лютеранским проповедником и бросьте их перед лагерем Олоферна.
— Хоть вы все и заслужили смертную казнь, — кричал в ухо хозяйки «Роз» Страпедиус, — как требовал того пророк Маттисен, но бесконечное милосердие братьев снизошло на просьбы Книппердоллинга и Тильбека: вы останетесь в живых, если примете веру нового царства.
— Топор занесен над деревом и не минует его! — голосом проповедника заговорил опять Роттман. — Разве есть выбор между блаженством и вечным проклятием? На колени, женщины!
Вернекс, всхлипывая, простирала вверх руки; Анжела всячески старалась ободрить ее; Елизавета застыла, как изваяние.
— Если так должно быть, то да будет воля Господня! — проговорила Стальховен, опускаясь на колени.
Мета прибегла, для собственного спасения, к отважной лжи.
— Я уже крестилась! — вскричала она, не задумываясь.
Услышав ее слова, Елизавета вышла из оцепенения и со своей стороны добавила:
— Я тоже крестилась, да и Анжела также.
— Не лги! — вскричала та гневно, но ее слова были заглушены объятиями Гардсвикши, которая шептала ей, прижимая ее к своей груди:
— Овечка моя чистая, пусть ни одно пятнышко срама не запятнает тебя!
Между тем неистовые просветители все упорнее наступали на безутешную старушку, требуя, чтобы она покорилась и тем избегла и земной, и вечной смерти.
В конце концов доведенная до отчаяния вдова, чувствуя, что последние силы оставляют ее, вскричала вне себя:
— Мне не уйти от вас, исчадья ада, но пусть ваши руки не прикасаются ко мне! Обещайте мне что я, и мой дом, и имущество мое останемся в безопасности и нетронутыми.
— Наше слово крепко, даем подписку и клятву, — промолвили торжественно проповедники.
— Так крести же меня, баранья башка, — заикаясь от гнева и огорчения, продолжала кричать Вернске. — Крести меня во имя дьявола: во имя Господа я уже крещена!
С поразительной расточительностью вылил Юлиус Фризе целую чашу воды на голову Вернеке и пробормотал обычную формулу:
— Да возродишься вновь Христовым крещением! Един Бог, едина вера, едино крещение!
Роттман обнял упорствующую вдову, как сестру во Господе, а свидетели пропели подходящий стих из сборника песнопений Нового Иерусалима.
— Тронемся и пойдем из дома в дом спасать язычников! — предложил затем Роттман.
И просветители, с той же смехотворной кичливостью, с какой вошли в дом, высыпали на улицу.
Старушка была ни жива, ни мертва; ее спутницы, видя, как сильно потрясена она, не посмели проронить слова. Казалось, сам дьявол только что покинул комнату и адский чад еще спирал дыхание.
По лестнице между тем взад и вперед сновали толпы народа; незнакомые лица заглядывали в дверь и даже в конце концов бесцеремонно ввалились в комнату. Какой то толстяк и с ним долговязый детина, с желтым оттенком кожи и черными, прямыми прядями ниспадающими волосами, одетый в платье духовного лица; потом несколько старых и молодых женщин, подростков и малолетних детей; конюхи и служанки с тюками на плечах, с узлами на головах, — все они предстали перед владелицей дома.
— Ты одна в этом этаже? — спросил толстяк в полудворянском, полукрестьянском платье. — Отвечай: ты здесь одна живешь?