Редко раздавался в пользу заблудших голос милосердия, достаточно сильный для того, чтобы проникнуть в сердце епископа. Однако же в одно прекрасное утро такой защитник стоял перед креслом Вальдека и спорил с его мрачным канцлером за жизнь одного из осужденных. Зибинг, человек миролюбивый, говорил:
— Милостивый господин, я могу подтвердить своим священническим словом, что осужденный вернулся в лоно церкви.
— Уже не раз случалось, — возражал канцлер, — что еретики, доведенные до крайности или изнуренные пытками, заточением и плохой пищей, отказывались от своего заблуждения для спасения своей жизни. Но дурные наклонности берут все-таки верх в конце концов. И разве не общее правило, что каждый приговоренный к смертной казни должен быть напутствуем, дабы он примирился с Богом прежде, чем исполнится над ним казнь? А ведь осужденного, если он раскаялся, ожидают, после минутного страдания, вечный мир и небесная радость.
— Вы забываете чистилище, господин доктор, — заметил Зибинг с насмешкой и обратился к епископу с последней просьбой о помиловании бедного Германа Рамерса.
Вальдек покачал головой и прибавил:
— Fiat justitia! Да исполнится приговор!
— Мой долг сказать вам, — возразил кротко священник, — что костры, на которых сжигают еретиков, поддерживают пламя восстания. Смерть синдика Вика, которого повесили только за то, что он любил шахматную игру, вызвала во многих местах горесть и отвращение. Не следует забывать, что бешеная собака опаснее всего, когда ее бьют.
Презрительно взглянув на говорившего, епископ пожал плечами. Канцлер воспользовался случаем, чтобы оборвать Зибинга.
— Сапожник, — сказал он, — должен знать свои колодки: попы не управляют государством.
— А разве в нашей именно стране епископ и правитель не совмещаются в одном и том же лице? — спросил Зибинг сухо. — Священник у нас — дерево, из которого духовенство вытачивает своего князя. И не всегда даже старые дворянские роды удерживали за собой трон Мюнстера: Людгер, знаменитый святой, и его мудрый преемник Эрпо были плебеями…
Вальдек прервал его с насмешкой:
— Князья имеют, однако, то преимущество, что они перескакивают через чистилище, которое прошли уже на земле. У вас чистые намерения, Зибинг: благодарю вас. А вы, мой верный канцлер, позаботьтесь, чтобы Рамерс как шпион был казнен еще до вечера.
Канцлер поклонился. Но Зибинг, простирая руки к епископу, проговорил, задыхаясь:
— У него жена и дети в этом зачумленном городе!
— Ну, что ж! Он был преданным слугой своего царя-портного: пусть его величество обеспечит вдову и сирот своего верного подданного.
— Мне удалось раскрыть ему глаза на все заблуждения, государь. Он понял, что Бокельсон злоупотреблял его доверчивостью, так как послал его в лагерь с письмом, предательским для Маттисена. Лжепророк рассчитывал на смерть Рамерса, выдавая этого человека.
Зибинг вдруг остановился: он заметил, как мрачно стало лицо епископа. Князь подал ему знак удалиться. Но так как на лестнице в это время послышался звук оружия, то канцлер тоже вышел. То был час, когда войсковые начальники собирались на совет. Они медленно входили. Лицо епископа, по обыкновению, прояснилось при виде своих полководцев, но также, по обыкновению, стало еще мрачнее, когда он ничего не прочитал на их лицах, кроме несчастья.
— Скорей только, ради Бога, скорей говорите! — сказал нетерпеливо князь с закрытыми глазами.
Суровый Штединк начал громко и резко:
— Дела под городом Мюнстером все в том же положении, государь. Враги зарылись в своих норах, мы преградили все выходы. План инженера Оферкампа подойти к городу подкопами потерпел неудачу, вследствие чего я приказал ему бросить все эти заграничные штуки. Между прочим, враги употребляют часто и небезуспешно проклятый турецкий способ — зажигать закопанный в землю порох, который, воспламеняясь, взрывает все, что находится вблизи. Взрывы анабаптистов всегда убивали много людей, подходящих близко к стенам города.
— Мои пушкари ничего не понимают, — сердился епископ. — Они давно могли бы взорвать этих еретиков так же, как и те уничтожают наши войска.
Штединк, сердито дергая себя за бороду, возразил:
— Вы, государь, вероятно, не знаете, что лучшие пушкари погибли на поле брани. У мюнстерцев стрелки промаха не дают. Нам слишком известны имена одноглазого Тилана да дерзкого Бернгарда Буксторпа, который ежедневно делает вылазки и не возвращается, пока не уложит нескольких наших и других солдат. Наш солдат уверен — если мне позволено будет говорить все — что нечистая сила помогает еретикам. Он не хочет больше идти в бой, так как не видит своего повелителя и не может рассчитывать на добычу: ведь его ждет веревка, если бедняга вздумает украсть поросенка, чтобы не умереть с голоду.